Адвокат полагал, что в моем случае вполне можно обойтись и условным наказанием. Как мой официальный защитник, он должен поддерживать меня.
— Мой клиент достаточно отсидел в тюрьме за попытку помочь человеку.
Похоже, адвоката я выбрал все-таки неудачно.
— Позвольте ему вернуться домой, насладиться весной. Верните ему свободу!
Итак, в тот момент я должен был думать о весне, цветущей сирени и аромате пионов. До меня донеслись всхлипывания. Кто-то горько рыдал. Плач становился все громче, пока, наконец, я не сообразил, что он исходит от меня. Охранник, уже не надеявшийся на появление снега в этом году, сунул мне в руку носовой платок. Вскоре объявили перерыв. Все ушли, оставив меня одного. И в этом вся моя весна, моя свобода. Меня предоставили самому себе, дав возможность и дальше опускаться на дно.
— Господин Хайгерер, ваше последнее слово, — обратилась ко мне Аннелизе Штелльмайер.
— В таком случае я благодарю каждого за его работу, — произнес я. — Мне неловко оттого, что доставил вам столько хлопот.
В зале кто-то рассмеялся. Кто ему разрешил? В таком случае я не скажу больше ни слова. Просто буду ждать решения присяжных.
— Означает ли это, что вы согласны с мнением вашего защитника господина Эрльта?
Ей не следовало меня об этом спрашивать.
— Нет, госпожа судья, — ответил я.
Я сам удивился силе своего голоса, когда закричал:
— Это означает «нет»! Это ничего не означает! Я не могу с ним согласиться!
Я решительно сжал кулаки в карманах пиджака. Последние дерганья мертвого жука. Левая рука нащупывала мокрый платок. Правая — жесткую бумагу. Я вспомнил о нераспечатанном письме. Ксавер Лоренц? Не может быть, это совпадение. Я насчитал двенадцать отверстий для шнурков. Каждый из наших ботинок, моих и моих охранников, имел по двенадцать дырочек. Нет, я не ошибся. О Ксавере Лоренце никому не известно, кроме меня. Никто, кроме меня, не знает правды.
— Я совершил умышленное убийство совершенно незнакомого мне человека, — услышал я собственный голос. Почему публика смеется? Кто им разрешил? — Я имею право на заслуженное наказание.
— У вас все, господин Хайгерер? — спросила судья.
— Я могу это доказать!
Наконец-то они смолкли. Неужели я только что признался им, что могу все доказать?
— Дайте мне два часа времени, — закончил я.
Что я такое говорю? Ведь это означает выдать тайну, погубить все дело. Но я не могу спокойно молчать, думая о весне там, снаружи…
— Господин Хайгерер, я прошу вас избавить нас…
— Два часа, госпожа судья. Я прошу у вас лишь два часа.
Хельмут Хель выразил протест. Ему и без того оставалось два шага до пенсии. Илона Шмидль согласилась. Она не могла придумать себе более интересного занятия, чем сидеть в суде. Сегодня ее губная помада гармонировала с цветом платья. Большинство присяжных высказались против. Мужчина с массивной цепью ненавидел затянувшиеся фильмы. Женщина, похожая на мою мать, сочувственно склонила голову набок. Она не хотела лишиться такого счастливого конца. И только юный очкарик не стал возражать.
— Что нам эти два часа? — спросил он, позволив мне представить обещанные доказательства.
Мы улыбнулись друг другу, как сообщники.
Томас был против. Из-за меня он вынужден перенести осмотр квартиры. Кроме того, он должен сопровождать меня в вылазке в город. «Я плохой водитель», — признался адвокат. Я предвидел это. Может, нам удастся заодно приобрести для него дезодорант. Только ради этого имело смысл выехать в город.
Я прикрыл глаза, потому что их слепило солнце. Как можно терпеть такое изо дня в день?
На улицах много людей. Все они спешат по своим делам. Некоторые так и живут. Они делают это нарочно. Автомобильный радиоприемник сообщает дорожные новости. Впереди пробка, как обычно. Пространство перегружено. Я застегнул страховочный ремень. Томас — нервный водитель. На свободе все люди таковы. Ремень обеспечит мне безопасность.
— Зачем нам в аэропорт? — поинтересовался он.
До сих пор мы разговаривали мало. Адвокат немного боялся предстоящих сюрпризов. Он предпочел бы и сегодня день напролет улаживать свои дела, как и все.
Вероятно, ему пришло в голову, что я собираюсь бежать, а он помогает мне. Томас уже обвинял себя в сообщничестве.
— Это займет несколько минут, — успокоил я.
Мы почти подружились. Между нами было убийство, больше ничего.
Вскоре мы припарковались. Я открыл глаза. Мы вошли в здание аэропорта. Вокруг находились люди, которые улетали отдыхать от дел или улаживать их. И те, и другие экономили время. Неподалеку от камеры хранения стоял синий автомат, о котором я часто думал в тюрьме. Он напомнил мне мою камеру. Мне захотелось снова надеть наручники. Я скучал по своему гнездышку на дне пропасти.