Ответ, однако, был отрицательным. Лондон, оказав султану помощь в спешной переброске войск, предупредил Петербург о недопустимости какой-либо поддержки повстанцев — а не то санкции! И ходокам ответили в стиле «сами начали, сами и разбирайтесь», посулив, правда, если получится, замолвить словечко, а офицеров, не уговоривших не восставать, отозвали с порицанием.
На помощь «болгарских болгар» рассчитывать не приходилось — у них у самих мало что было, даже государство пока еще только учреждалось. В рядах повстанцев начались споры сперва о тактике, потом о стратегии, потом «а ради чего?», а затем и разборки с кровью, — и в мае 1879 года «батя» Нафаниил приказал бойцам сложить оружие, выразив готовность идти под суд как ответчик за всё, лишь бы всех остальных не карали. Тут, правда, вмешалась Россия, потребовав у султана амнистии для всех, и амнистию в самом деле дали всем инсургентам[4], даже не нарушив слово.
Таким образом, первая, но далеко не последняя попытка македонских болгар остаться болгарами, не превращаясь в «македонцев», которыми их планировали сделать, провалилась. Однако проблема осталась: вопреки планам русской военной администрации поскорее провести в «дозволенной» державами Болгарии выборы, чтобы легитимизировать хотя бы их статус, болгары такой ценой легитимизироваться не хотели.
То есть выборы-то в Учредительное собрание провели, и очень демократичные: 88 депутатов напрямую — по одному на 10 тысяч избирателей, 5 депутатов от общественных организаций — участников войны, 19 назначенцев русской администрации, — в общем, полный срез народа, всякой твари по паре, но первым же вопросом первого же дня заседания стало: «Почему Болгарию разорвали?». И начался крик. «Соглашатели» твердили, что надо работать, а остальное — дело старших, «крайние» требовали ничего не обсуждать до исправления «общенародной беды».
Россия, давшая партнерам гарантии целостности Турции в том виде, в каком партнеры хотели, такой самодеятельности терпеть не собиралась. 14 февраля, когда бои в Македонии шли вовсю, воевода Ильо щемил турок по всем фронтам, князь Дондуков, главный представитель Петербурга, сказал «ша!» — и стартовало обсуждение Конституции. Но с этого дня в монолите абсолютной русофилии болгарского политикума появилась первая трещинка.
Следует отметить, что юридическая база для создания независимой Болгарии была тщательно продумана и прописана. Над этим работали два с половиной года, и результат не стыдно было предъявить. Представленный проект предусматривал сильную власть князя, двухпалатный парламент, имущественный и образовательный цензы, однако никто не настаивал на его обязательном утверждении. Напротив, решение было отдано на волю большинства, обсуждение поощрялось, и в ходе дискуссии в рядах будущей болгарской элиты, до тех пор единой в борьбе за независимость, впервые выявился раскол на две «партии» — либеральную и консервативную. Ну как «партии»... Не партии в строгом смысле слова, а некие политические направления, представляющие два сектора активной общественности.
Консерваторы — отпрыски «великих торговых домов» и самых зажиточных крестьян, учившиеся в лучших вузах Европы, — в целом отражали взгляды людей солидных, положительных, считавших, что одним прыжком пропасть не одолеешь и что страна нуждается в максимально твердой власти. Разумеется, не по российскому образцу — это считали перегибом даже ультраревнители традиций, но под покровительством Петербурга, с умеренной оглядкой на Вену и Берлин. Им всё нравилось, и они готовы были голосовать за то, что есть.
Либералы же — в социальном смысле чистейшая калька с российских народников-разночинцев — напротив, твердо стояли на том, что «монархия — досадный пережиток прошлого», но раз уж республику великие державы утверждать не хотят, пусть будет как будет, только с минимальными правами князя и максимальными полномочиями однопалатного парламента, избираемого напрямую всеми гражданами обоих полов без всяких цензов, кроме возрастного (плюс широкое местное самоуправление).
В общем, взгляды были диаметрально противоположны, кроме позиции по внешней политике, выраженной формулой «Дружим со всеми, опираемся на Россию». Что интересно, если консерваторы в целом уживались друг с другом довольно мирно, признавая своим неформальным лидером Константина Стоилова — юриста с прекрасной германо-британской карьерой в послужном списке, то либералы постоянно ругались, не находя общего языка по ключевым вопросам. Наиболее влиятельные их спикеры, уже известные нам Драган Цанков и Стефан Стамболов, а также Петко Каравелов (брат Любена), при всей любви к свободе были лидерами ярко выраженного «латиноамериканского» типа, уверенными, что «коллективная структура — плохой администратор», «ответственность многих — не ответственность», а народ нужно гнать в светлое будущее железной рукой. Имелась в рядах, однако, и демшиза типа великого поэта Петра Славейкова, вопреки всем реалиям уверенного, что «как бы ни был отстал народ, как бы ни были образованны единоличные персоны, они скорее могут заблуждаться и делать ошибки, нежели зрелое и осмысленное общественное мнение».