После краха «режима полномочий», когда шеф стал премьером, по его рекомендации занял пост спикера Великого Народного собрания, как «верная тень» покровителя и благодетеля исправно обеспечивая голосования в нужном режиме, — благо, работать с людьми умел. Параллельно вместе с близким другом, Димитром Петковым, мэром Софии, и мужем сестры, капитаном Савой Муткуровым, изо всех сил скупал недвижимость, которой к моменту переворота накопил много, ибо пользоваться служебным положением не стеснялся и конкурировать с «бесстыжей тройкой» люди боялись. Остававшиеся средства вкладывал в акции фирм, имевших дела с Веной и Лондоном.
Ну и чтобы не возвращаться: в то время, считаясь, по оценке Александра Кояндера, «весьма умеренным русофилом», действительно (это и знавшие его признают, и по личным записям видно) стремился видеть Болгарию «сильной и великой». В связи с этим после переворота Баттенберга к России относился без восторга, хотя и не дерзил, — и, более того, не раз предлагал консулу сотрудничать, но как равный с равным, не намекая на желательность грантов.
Вот такой человек, узнав о перевороте, организовал противодействие, выступив в защиту «законного князя, законного премьера и независимости Болгарии». Правда, большинство авторов, с мнением которых мне удалось ознакомиться, полагают, что именно такой выбор был сделан им лишь потому, что он ничего не знал о предстоящих событиях, а когда дело было сделано, его — как-никак третье лицо государства — никто даже не подумал уведомить.
По всему получалось, что при «русофилах» Стамболову в политике места нет, а это для Стефана — «низенького, с крупной овальной головой, полутатарского типа» — было хуже смерти. «Властолюбивый до болезненности», он был готов на всё ради власти; скверно образованный, он не представлял себя без «уважения образованных людей» (в связи с чем, кстати, приблизил слащаво льстившего ему Васила Радославова, гордясь «дружбой» с дипломированным европейским интеллектуалом).
Так что, узнай он о заговоре заранее, вполне вероятно, оказался бы на стороне «русофилов». Однако политики сами были не в курсе, а военные к Стамболову, пороха не нюхавшему, всерьез не относились. Тем паче что находился он в тот момент не в Софии, а в Тырново, в связи с чем, казалось, ничего не способен был поделать. И это убеждение было той самой роковой ошибкой, о которой поминал в эмиграции Георгий Вазов. На самом деле спикер парламента, узнав о событиях, стартовал мгновенно.
Теперь — в самых общих чертах, пунктиром, опуская массу интереснейших деталей. Кому интересно, читайте мемуары участников, каждый из которых выразил свое мнение.
После первой же информации Стефан направил телеграммы консулам «концерта», уже успевшим и доложить в свои столицы о происходящем, выяснив, что Лондон «предельно возмущен», а Вена и Берлин «глубоко озабочены», и получить инструкции. Далее, запросив консула России, узнал, что «по comments»[19] и когда comments будут, неведомо, но как только, так их сразу перешлют в секретариат. Связался с шефом, давшим понять, что к перевороту не причастен. От приглашения примкнуть отказался — был намерен держать нейтралитет, как и Константин Никифоров — военный министр, тоже получивший предложение остаться на посту и считавший, что не дело военных вмешиваться в политику.
Однако еще до всех визитов, только-только выйдя из резиденции владыки Климента, спикер парламента распорядился отправить две «молнии»: одну — в Вену, где лечил почки первый полковник болгарской армии Данаил Николаев, верный Баттенбергу и очень популярный в частях столичного гарнизона, прося его срочно вернуться; а вторую — в Пловдив, Саве Муткурову, зятю и компаньону, командующему войсками Восточной Румелии, куда отправился и сам.
Учитывая, что ширнармассы решительно ничего не понимали, Гатчина продолжала грозно молчать, а новое правительство, ожидая хоть чего-то внятного, шлифовало и перешлифовывало формулировки, подготовив черновик только через два дня после упразднения Баттенберга (остаток времени ожесточенно спорили о кадровых назначениях и размышляли, кого назначить военным министром, чтобы государь не изволил гневаться), всему дальнейшему особо удивляться не приходится.
Пока в Софии 1886 года тянется длинная-длинная, решающая судьбы страны на десятилетия вперед ночь с 22 на 23 августа, давайте притормозим и оглянемся, дабы понять ситуацию лучше, изнутри[20].
20
Выражаю благодарность болгарским друзьям, приславшим ссылку на подробнейшие мемуары Симеона Радева, свидетеля и участника событий. — Авт.