А между тем 23 января 1950 года, совсем чуть-чуть пережив отщепенца Костова, почил в Бозе уже мало что под конец соображавший тов. Коларов, и премьером (с полного одобрения Москвы) стал секретарь ЦК тов. Червенков — как честно заслуживший. А позже, в ноябре, когда партия восстановила пост генерального секретаря, он превратился из «первого среди равных» в ясно солнышко.
Этому, конечно, не все были так уж рады: на низком старте, ожидая смерти тов. Коларова, стояли фигуры, в партийной иерархии куда более крупные, — но оспаривать волю Москвы не посмел никто. Однако и особо всерьез новую метлу не воспринимали. Ибо оснований не имелось. Ну стаж длинный — так у многих длиннее. Ну был когда-то славным боевиком, бегал, стрелял — так это когда было, да и много славных рядовых... Ну зять тов. Димитрова — так пусть в мавзолей цветы носит, и хватит с него.
Однако тов. Червенков вовсе не хотел быть свадебным генералом. Не слишком умный, бестактный, но хваткий, решительный, с огромным самомнением и напористый, он желал не царствовать, а править («Власть — сладкая отрава», — честно скажет он позже, по требованию Москвы каясь за содеянное), не собираясь никому уступать ни крошки. А рычаги имелись, и дело вовсе не только в Кремле, который, конечно, всемогущ, но далеко.
Дело в том, что цыпленок тоже хочет жить — и чем лучше, тем лучше. Люди, попав в струю, быстро понимали правила «танцев с волками», сбивались в стаи (или, если угодно, в «обоймы») — по принципу землячеств, или кто с кем в одном отряде воевал, или еще как-то — и предлагали себя кому-то из высших, кто сможет при случае, в обмен на верную службу, прикрыть и отстоять. А высшие, конечно, «обоймам» не отказывали, потому что чем больше за тобой людей на местах и в ведомствах, тем спокойнее спина, когда борешься с равными.
Однако был тут нюансик. «Внутренние», которые сидели в подполье или бегали в лесах, кадры знали хорошо и выбирали, что получше, в результате чего вернувшимся эмигрантам, тоже искавшим группы поддержки, оставался, скажем так, второй сорт: если даже и не «люди 10 сентября», то нечто второстепенное, малозначительное, пусть и с именами. Или, тоже вариант, — первостепенное, но не попавшее в первый ряд, а потому считающее себя обойденным. И...
И всё бы ничего. Эмигрантов, в конце концов, было не так много, причем тов. Димитров, будучи живой иконой, в собственной клиентуре не нуждался — его клиентами были все. А тов. Коларов, может быть, и нуждался, и хотел, но к тому времени уже было ясно, что цепляться за него неперспективно, потому что он памятник, да к тому же больной.
В общем, лучших людей в основном разобрали «внутренние». Самых-самых — в первую очередь, хозяйственников — взял под крыло тов. Костов, но и остальные «местные» внакладе не остались. А остался внакладе совершенно «никакой», как многим казалось, тов. Червенков, после возвращения посаженный руководить совершенно не интересной ему культурой.
Тем не менее за неимением гербовой бумаги пишут на простой. Если, конечно, руки тянутся к перу, — а у тов. Червенкова руки более чем тянулись, и постепенно к нему тоже стали тянуться люди. В основном — обиженные, считающие себя обойденными и готовые драться за лучшее место под солнцем, типа Цолы Драгойчевой — страшненькой, с несложившейся женской долей и прекрасной подпольной репутацией, но без всякого влияния партийной богини — или толкового генерала безпеки Руси Христозова — «красного Гешева», оскорбленного тем, что осел в замах у алкаша Югова. И так далее.
Цола Драгойчева
Но это «на верхах». А было ведь и среднее, и низшее звено. Всякие третьи секретари, мечтавшие стать вторыми, и вторые, грезившие кабинетами первых, а также мелкие подпольщики, уверенные, что были крупными, — и вот из этой-то бурлящей среды в какой-то момент выделился некто Тодор Живков. Не без заслуг, но в эпоху подполья мало чем примечательный, не очень грамотный, но хитрый и оборотистый, умевший, если нужно, находить общий язык с кем угодно, а главное, очень хотевший прорваться и понимавший, что если не тов. Червенков, то кот.
Вот он-то, тогда всего лишь кмет (мэр) Софии, попав на глаза и будучи приближен, тихо и активно работал в кругу себе подобных, вовлекая в круг влияния неформального шефа людей, считавших, что заслуживают лучшего. Упирал в основном на то, что неважно, кто там стоит за другими, — важно, что за тов. Червенковым стоит Москва; и после совещания в Шклярска-Порембе, где тогда еще неизвестный тов. Червенков, как мы помним, поставил на карту всё, предугадав волю Кремля, и выиграл, это стало чистой правдой. Падение же отщепенца Костова и вовсе резко поменяло расклад...