Надо сказать, основания для этого были. «Князь, — говорил Стамболов в узком кругу, — ноль, и всё, что он делает, не что другое, кроме как вереница нолей. Но это еще терпимо. К несчастью, он не хочет понять, что я цифра 1 перед этими нулями». Тем не менее Фердинанд прекрасно сознавал, что Стамболов, если ситуация пойдет на принцип, без него обойдется, а вот он без Стамболова — никак, и старался не обострять, но «придавать себе любезный вид», при этом сохраняя за собой «право на любые перемены в будущем, когда народ лучше узнает и полюбит» его (или, как минимум, до тех пор, пока весь «концерт» и Порта не узаконят его монарший статус). А поскольку тут всё зависело от России, хитрюга Фифи где-то через год после избрания начал прощупывать почву для торговли.
В начале 1889 года, как свидетельствует митрополит Методи (Кусевич), побывавший в империи по церковным делам, его перед отъездом пригласили к князю, и тот tete-a-tete попросил намекнуть серьезным людям в Петербурге, что если Россия пойдет навстречу, он «порвет сразу же и окончательно со Стамболовым и учтет мнение Его Величества по кандидатуре премьера». Впрочем, с иронией пишет владыка, и Стамболов, придя к нему на исповедь, «вместо того просил сообщить русским друзьям, что "если Россия возобновит отношения с Болгарией, омраченные известной персоной, он готов прогнать князя"».
Как ни странно, Гатчина откликнулась — и, как ни странно, на намеки Стамболова. Впрочем, с другой стороны, ничего странного: признание князя означало бы переход Рубикона, после чего Фердинанд получал бы свободу рук, а вот игра с премьером, без предоставления Болгарии преференций, открывала поле для маневра. Так что в октябре 1889 года, выбрав время, когда князь отдыхал в Европе, в Софию по пути в Белград заехал князь Долгорукий — посол в Сербии — и, встретившись с премьером, дал понять, что примирение с Болгарией «через посредничество министра-президента возможно, а через Его Высочество — нет». Стамболов, однако, обошелся с русским дипломатом почти по-хамски, а по возвращении Фердинанда обо всем ему рассказал, показав тем самым, что не намерен выгонять князя, ибо верен ему.
Год спустя, в октябре 1890 года, российский МИД вновь закинул удочку. В Софию приехал экс-дипломат и видный публицист Сергей Татищев, близкий, как говорят в таких случаях, «к определенным кругам», и очень серьезно, попросив о полном привате, обсудил со Стамболовым широкий круг вопросов. Однако же и на сей раз не сложилось: информация о встрече просочилась в прессу — судя по всему, с подачи Дворца. Начался крик, и тема умерла сама собой, причем мало кто сомневался в том, что информацию во Дворец слил сам же Стамболов.
На мой взгляд, это вполне вероятно. Если князь в случае успеха Стамболова не терял ровным счетом ничего — согласно Конституции его личность была «священна и неприкосновенна», то премьер, даже при самом удачном исходе, рисковал всем: «русофилы», возвращение которых к власти при таком раскладе было очень вероятно, никогда не простили бы ему террора. А кроме того, в этот период он явно утратил чувство реальности, пребывая в полной уверенности, что громадная власть, сосредоточенная в его руках, — навсегда, а поддержка с Запада дает Болгарии возможность развиваться и без России. В связи с этим — есть такие свидетельства — он явно получал удовольствие, издеваясь, как он любил говорить, над «русским мопсом и его холопами».
Вместе с тем, даже поймав звезду, Стамболов оставался реальным и расчетливо азартным политиком, игравшим только на победу. Прекрасно понимая, что штыки — это хорошо, но только на штыках, как и на дубинках, не усидишь, он регулярно взбадривал ширнармассы страшилками про «русскую угрозу» и «русское вторжение вот-вот», как только «патриоты Болгарии забудут о самой страшной для Болгарии угрозе».
В этом смысле ни сам премьер, ни прикормленная им пресса не стеснялись вообще. Полиция десятками ловила «русских шпионов», всё признававших и каявшихся в обмен на условный срок. Время от времени обществу предъявляли «русских диверсантов» (вообще-то уголовников, но, оказывается, совершавших свои преступления «по приказу российского Генштаба»). Появились даже «ветераны Освободительной войны», утверждавшие, что Россия сознательно сдала туркам Плевну, чтобы затянуть войну и погубить как можно больше болгарских патриотов, а сам премьер в официальных выступлениях заявлял, что «только позиция России помешала державам в Берлине сохранить единство Великой Болгарии».