В свое время, срочно разыскивая «хоть кривого, хоть горбатого», всесильный «первый регент», увидев единственное, что удалось найти, в восторг не пришел. Жеманный, завитой и припудренный молодой человек совершенно не соответствовал его представлениям о монархе, достойном Болгарии. Однако выбирать не приходилось, а кроме того, как думал тогда Стамболов, «Болгария для него ничто, но эта кукла, по крайней мере, не будет мешать».
Проблема, однако, заключалась в том, что «кукла» вовсе не хотела быть куклой. Фердинанд жаждал править, и если вел себя именно так, как хотелось диктатору, то лишь потому, что — редкий хитрюга! — не собирался с самого начала переть на рожон. Напротив, напоказ развлекаясь, при первом случае уезжая «отдохнуть» в Вену, Будапешт или Берлин, часами разбирая любимые ботанические коллекции, изготовляя чучела птиц и предаваясь увеселениям с белокурыми секретарями (против чего премьер совершенно не возражал), он понемногу, очень осторожно создавал свой собственный «дружеский кружок» — как говорили злые языки, «тайный кабинет», но на то ж они и злые.
Ничего вызывающего, упаси Боже. Просто по родственным каналам — связи у него всё же были куда круче, чем у безродного «балканца», — пробивал кредиты и займы. Помогал крупным предпринимателям получать приятные заказы за рубежом, беря, разумеется, комиссионные, но прикрывая от налоговиков и при этом собирая на каждого досье с компроматиком. Приглашал лидеров «легальной оппозиции» на чашку чая и уважительно выслушивал их мнения, по итогам тоже пополняя досье.
Ну и, конечно (главнокомандующий же!), общался с военными, сочувственно кивая, когда они сетовали на засилье в армии румелийцев, перекрывших уроженцам «старого княжества» пути к карьерному росту. Типа, всё так, жаль, что помочь, сами понимаете, не в силах, но... Вот Вам, майор, часы на память, а Вам, подполковник, перстень. Так сказать, всё, что могу лично.
По ходу, на почве «русофобии», дружески сблизился с Рачо Петровым, за исполнение[38] «рущукских русофилов» и Паницы возвышенным в начальники Генштаба, но считавшим себя обойденным, ибо желал генеральских погон и пост военного министра. А в 1891-м, летом, по случаю четырехлетней годовщины царствования и вовсе, не спросивши премьера, отдал приказ о внеочередном повышении большой группы офицеров, что очень разозлило Стамболова, но рыбка ж задом не плывет.
Встречался с «македонистами», заверяя в том, что даже во сне не забывает «третью сестрицу», и жертвовал из рук в руки немалые суммы на «общее дело».
Князь Фердинанд в кабинете
Встречался с «русофилами», давая понять, что никогда не забудет, чем Болгария обязана России, и грустя по Олимпию Панову. Встречался с «баттенбержцами», показывая дружественную переписку с предшественником, о котором отзывался крайне тепло. Встречался с ходоками из провинции, вполне соглашаясь с тем, что стамболовские «экзекуции», по сути, чистейшей воды грабеж и «туреччина».
Не забывал и газетчиков. Например, «случайно» встретившись на пляже с редактором пловдивской «Балканска зора», угнетаемой премьером за «клевету на кабинет и князя», сообщил, что истинная демократия невозможна без свободы слова, и попросил диктатора, во избежание, не обижать, а себя критиковать побольше и покруче. После этого «неизвестные друзья» начали ежемесячно переводить редакции тысячу левов, а на полосах одного из двух основных рупоров оппозиции, наряду с «белыми пятнами» под грифом «Здесь должна была быть статья о Стамболове», валом пошли добрые карикатуры на Его Высочество: князь с птичками, князь с цветочками и т. д.
А в ноябре 1891 года князь и вовсе, «смиренно пригласив» на коктейль ненавидевших его епископов, объяснил, что очень уважает православие, но ведь священнослужители как никто должны понимать, что вера для того, кто думает о душе, не перчатки, ее так просто не поменяешь. Вслед за тем он попросил прощения за «глумления безбожного Стамболова» и пообещал, что «и впредь будет заступаться, хотя гарантировать ничего не может». Излишне говорить, что «бати» были польщены и с тех пор критика князя в храмах сошла на нет — потоки дегтя лились в основном на премьера. И втройне излишне говорить, что в обществе начались негромкие разговоры о «добром и справедливом» Фердинанде, как небо от земли отличающемся от «злого и несправедливого» Стамболова.