Шмуклик снова задел Гришина рукой и вежливо извинился тихим, сдержанным голосом.
— Да прекратите свое бормотанье! — крикнул Гришин и сразу пожалел. Вдруг он понял, что этим — сыростью, землей, даже тлением — пахнет именно от Шмуклика.
Раненный в грудь танкист, которого оперировал Гришин, бредил.
Поток раненых ненадолго иссяк, и Гришин сел на скамеечку под распятием, рядом с Шмукликом. Тот раскачивался и что-то бормотал.
— Молитесь? — спросил Гришин.
— Вспоминаю… — ответил Шмуклик. — Мне теперь только и осталось вспоминать.
— Что вспоминать? Сидели в яме, в темноте…
— Нет… нет… вы ничего не понимаете, — несмотря на свойственную ему вежливую сдержанность, горячо перебил Шмуклик.
— И как вы можете сразу после этого работать? — продолжал Гришин, сердясь на себя за глупый вопрос, — ему-то пора было бы понять, что люди могут все: идти шестьдесят километров, передохнув час — еще сорок, и в бой, бегом — от брошенного окопчика до бомбовой воронки, от бомбовой воронки до смерти, перед которой еще успеешь пустить автоматную очередь в немцев. Идти в бой с пепелища избы, где несколько часов назад сожгли твою семью.
Двери в операционную были распахнуты, в монастырском коридоре гудел ветер, и чем неуловимее становились запахи йодоформа и крови, тем сильнее пахло другим — не землей, а скорее плесенью, тлением, телом, разъеденным сыростью и голодом.
— Я не могу понять, как после всего, что вы пережили, можно так работать. Я ведь наблюдал. Как вас слушаются руки!
— Я и там все время оперировал. Иначе я бы давно умер, — растерянно и словно бы виновато отозвался Шмуклик.
— Оперировали? — недоверчиво переспросил Гришин.
— Конечно. В темноте легко вообразить все, что хочешь… Между прочим, против дома пани Терезы, где я прятался в подвале, помещалось гестапо. Криков не доносилось, но я знал, что там пытают, убивают, не мог не знать. Не думать обо всем этом можно было, только заняв себя работой… Я говорил шепотом, конечно, все, что нужно, операционной сестре. Я там проделал замечательные операции на почке, на большой дуге аорты. Вы не смейтесь…
Гришин и не думал смеяться.
Снова внесли раненого. Теперь к столу пошел Шмуклик, а Гришин воспользовался паузой, чтобы покурить.
В коридоре он увидел Курку. Он его сразу узнал, хотя лицо скрывал полумрак. Курка лежал у стены, сжав винтовку с разбитым оптическим прицелом. Узнал по дыханию — детски чистому, с редкими всхлипываниями, по черному бинту, который все еще свешивался с головы.
— В бою был? Опять ранило? — спросил Гришин, наклоняясь над Куркой.
— Нет, вот только винтовку жаль.
— Дело наживное, — ответил Гришин.
— Привык я к ней.
Гришин сел на пол рядом и закурил. Подошел начальник госпиталя подполковник Старшинов. Негромко сказал:
— Идите отдыхать. Вы ведь сутки без смены. Скляр и Виниченко добрались наконец, могли бы побыстрее.
Старшинов обернулся к Шмуклику и повторил:
— Вы тоже отдыхайте. Спасибо за помощь.
Они вышли из монастыря втроем — Гришин, Курка и Шмуклик. Было совсем темно, только изредка на западе загорались ракеты. В синеватом их свете холмы вокруг города казались неподвижными облаками. Шмуклик показывал дорогу. Очевидно, и в полной темноте, воцарявшейся, когда гасли ракеты, он видел или угадывал дорогу.
— Тут сейчас ничего нет, а было гетто. Тут был дом, где жила моя двоюродная сестра, она была красавицей. Тут когда-то был Дом культуры, — говорил он негромко. — Тут жил старик, которому я удалил почку. Тут жил мой родной брат.
Снова зажглась ракета, и стало видно, что кругом нет даже развалин.
— Тут, в гетто, жило шесть тысяч человек, — рассказывал Шмуклик. — Справа перкан — забор, а слева внизу, под горой, — река и ставок. Раз ночью, в августе, слышим шум. Это подняли все затворы, чтобы вода шумела и заглушала крики. Но все равно было слышно. Так было, когда убивали в первый раз; потом убивали не скрываясь.
Курка все время отставал. Среди пустыря смутно рисовалось большое, кубической формы здание и слева от него дом, проколотый тонкими искорками, как иголками, истекающий сквозь светомаскировку жидким светом, словно кровью.
— Развалины синагоги, — пояснил Шмуклик. — А это дом Ратнера из юденрат; его не разрушили, один на все гетто. Если хотите отдохнуть в тепле, пойдемте туда.