— Ну, что ты стоишь? — заговорил Сема, насмешливо улыбаясь и с трудом переводя дыхание. — Если б твой правый глаз помещался с левой стороны, тогда черт с ним, закрывай! Но все люди закрывают левый. Понял? Ну-ка, дай винтовку!
— Сема, — испуганно вскрикнула Шера, — ты ведь только что надел рубашку!
Но было уже поздно: Сема прижал приклад к плечу, и на белой рубашке оттиснулось большое темное пятно.
Шера передала отцу просьбу зайти к комиссару. Доля недоверчиво взглянул на дочь и удивленно пожал плечами:
— Меня просят зайти? Зачем?
Больше он не сказал ни слова и с унылым огорченным лицом присел у окна. Шера встревоженно следила за ним, но Доля молчал. Он молчал и думал. Вызов к комиссару испугал его. За всю свою жизнь Мойше не знал случая, чтобы встреча с начальством приносила человеку удовольствие. Если вызывают к начальству, значит, что-то случилось. Давно-давно дед Доли вместе с семьей поселился в деревне. Не потому, что он очень хотел пахать, — он даже не знал, с чего начинают! Просто было объявлено, что евреи-землепашцы освобождаются от воинской повинности. Но прошло время, и они нечаянно и неожиданно для себя почувствовали вкус к новой жизни. И если раньше они, ругаясь, плевали на эту трудную землю, то теперь они уже привыкли подниматься с зарей, и соседи-крестьяне, веря и не веря, показывали им секреты. Они узнали новые слова: посев, сенокос, пары, молотьба — и вскоре привыкли к ним. Но счастье длилось недолго — отца Доли вызвали к начальству и дали двадцать четыре часа. В двадцать четыре часа приказали убраться и унести подальше «свой еврейский запах». «За что? Почему? Кто пожнет посеянное? Посмотрите на наши руки!» Урядник ни на что не хотел смотреть — он повернулся спиной, и разговор был окончен.
Так впервые в жизни встретился Доля с начальством, и он узнал, что это страшная, не любящая его сила. Он хотел стать кузнецом — ему помешали, он хотел пахать землю — его выгнали. Стоило ему что-нибудь задумать, появлялось начальство, и всегда оно было против него. Как не любил Доля эту проклятую кокарду! Он кочевал из местечка в местечко с семьей и без крова. Потом, озлобленный и ненавидящий всех и всё, он сам начал пугать людей, и ему уже нравилось видеть в других свой собственный страх. Ему было приятно сознавать, что если он боится кокарды, то есть кто-то, боящийся его. И на голову слабого Доля обрушивал всю свою злобу. Жена хватала его за руку, но он продолжал греметь, ломать стулья, кричать, и стекла дрожали в окнах. Доле всегда было плохо, и он всегда ждал худшего. Он был несчастен и зол. Чужое горе не вызывало в нем сочувствия, страдания опротивели ему, и он дрался на ярмарках, размахивал канатом у чужого лица, сидел ночь в участке и наутро, растерянный и смущенный, приходил к жене и плакал, обливая слезами ее колени. Начальство гнало его, и он ехал дальше на пыльной арбе, голодный кочевник, еврей-цыган.
В пути потерял Доля жену — у нее что-то было с сердцем, и ей всегда не хватало воздуха. Родные жены прокляли его. И он остался один с дочкой. Теперь сила его лежала у ног, но он не брал ее. Озорство осталось позади, и он понимал, что сам во многом виноват: не стоило хотеть большего, надо было опустить голову, пристроиться где-нибудь и тянуть лямку, как все. И он стал проситься на службу. Но дурная молва шла за ним, и никто не хотел иметь дело с Долей. Его боялись, но он уже не был страшен. Его гнали из местечка, и он шел с дочкой дальше, большой и беспомощный. Кокарда встречалась на его пути и приказывала идти мимо… Он не хотел ни драться, ни вымогать, но все говорили, что он дерется и вымогает. Доля махнул рукой, и старое началось снова.
В местечке у реки Чернушки его застигли большие перемены. Он застрял здесь, но понять, что происходит, ему было трудно. Он был рад, что о нем забыли и слава его затихла, но вот сегодня вдруг его призвали к начальству. Комиссар — не урядник, но Доля по-прежнему видел кокарду и боялся ее… Он просидел молча у окна до вечера. Шера не решалась подойти к нему. Когда совсем стемнело, Доля зажег лампу и спросил вслух:
— Может быть, явиться все-таки?
Шера молчала: она не знала, что лучше посоветовать отцу.
— А как он тебе сказал? — опять заговорил Доля. — Он был злой или нет?
— Не знаю, — тихо ответила Шера. — Он просто попросил, чтоб ты зашел.
— Да… — задумчиво произнес Доля. — Может быть, донесли? И они потребуют, чтоб я ушел? Куда я денусь с тобой?
— Они не потребуют, папа.
— Ты знаешь… Но у кого я брал долю? Разве я вырывал кусок у нищего? Никогда! Я всегда имел дело с человеком, у которого один кусок лишний!..