— Что тут мять, железяки эти? — возмутился Крыс.
— Не, железяки эти не мнутся, — помотал головой Ратибор, откладывая кольчугу в сторонку и доставая из сундука коробочку. Вроде бы берестяную — но я в этом плохо разбираюсь.
— Невесту мою, Алену Чужаниновну, — нежно сказал Ратибор, поставил коробочку на стол, открыл — мы все дружно склонилось, чтобы посмотреть на невесту Ратибора.
Я-то думал, что в коробочке портрет невесты, или даже фотография — если в сказочном Где-То-Таме есть гамбургеры и пиццы, почему бы там не быть и фотографиям?
Но ни портрета, ни фотографии в коробочке не было, а была маленькая зеленая лягушка, которая мирно дремала в уютном гнездышке из пакли.
— Аленушка, свет мой, солнышко! — просюсюкал Ратибор, — Просыпайся, голубушка моя сизокрылая!
Лягушка открыла глазки, похлопала ими и выпрыгнула на стол.
Мы, ошарашенные, отшатнулись.
— Это ты что, на жабе собираешься того… жениться? — спросил я удивленно. И мы все, как по команде, повернули головы и посмотрели на Жаба. Все, кроме Ратибора — он поглаживал пальцем лягушкину спинку, и только что слюнки не пускал от умиления.
Жаб, пунцовый, как тот малиновый сарафан, что был надет на мамушке Ратибора, Поликарпии Кондратьевне, шумно дышал и пятился. Возможно, его возмутило мое пренебрежение к жабье-лягушачьему роду-племени? Поймите меня правильно — я не ханжа. Я много чего понимаю, и много к чему отношусь если не одобрительно, то с сочувствием, у всех вкусы разные и предпочтения тоже. Но межвидовое, даже межсемейственное скрещивание — это как-то… ну, вы меня понимаете. Ни к чему хорошему такие браки не приводят. А потомство? Это же что будет за потомство? Сирены, то есть русалки и, соответственно, русалы. Двоякодышащие, в общем. Ни на земле им места не найти, ни в воде.
Но на самом деле Жаб не обратил внимания на мои слова. Он не в воз-мущении пребывал, а в с-мущении — иначе почему он, допятившись до края стола, свалился бы, если б не вовремя подхвативший его за хвост Домовушка? Почему он, вырвавшись из ласковых лапок заботливого Домовушки, кинулся к окну, запрыгнул на подоконник и нырнул в свою миску, прикрывшись с головой полотенцем?
— Чего это он? — удивился Ратибор.
Мы дружно пожали плечами в недоумении.
— Не, я ж не Иван-царевич, — продолжал Ратибор, отвечая на мой вопрос, — да и Аленушка моя — не царевна-лягушка. Она обычная девушка, только необыкновенная, душевная, и красавица неописуемая. Моего наставника Чужанина Чужаниновича дочка единственная. Только вот матинка моя, она того… Крутенька, и на расправу скора, и матинке ни Алена Чужаниновна не нравится, ни Чужанин Чужанинович. И намерение мое серьезное к Алене Чужаниновне матинка не одобряет. Вот она как-то и погорячилась… Ну, да ничего — вот я Ладу Велемировну, сестрицу свою старшую, пред ее очи представлю — подобреет, авось, расколдует…
— А Чужаниныча она в кого превратила? — деловито осведомился Крыс. — Не в аиста ли?
— Точно, в аиста, — согласился Ратибор. — А ты откуда знаешь?
— Наш человек! — восхищенно отозвался Крыс. — Изощренное коварство!
Теперь пришел черед Ратибора пожимать плечами:
— Ну, без коварства на престоле долго не усидишь, скинут. Только вот аисты тут не причем. По-моему.
— Аисты питаются лягушками, — подсказал Ворон. — Крыс усмотрел злой умысел в действиях твоей матери и надежду на то, что отец проглотит свою дочь. По недомыслию. Я думаю, что она просто превращала неугодных ей подданных в болотных обитателей и не очень при этом задумывалась.
— Что не задумывалась — это уж точно, матинка никогда долго не раздумывает.
— А ты уверен, что твоя матушка их расколдует? А вдруг не захочет? — спросил я.
— Почему их? Ее, Аленушку, — Ратибор снова погладил лягушкину спинку. — Чужанин Чужанинович в тот же миг расколдовался, сам — тогда я у него и научился заклятия с себя сбрасывать.
— А что ж дочку не расколдовал? Ты же говорил, он магистр!
— Не захотел, — ответил мне Ратибор, продолжая поглаживать лягушку. — Сказал, что не время. И что нам полезно. А что полезно…
— Препятствия преодолевать, — подсказал Крыс.
Лягушка, то есть Алена Чужаниновна, открыла наконец глазки, выпрыгнула из коробочки на стол и сказала: «Ква!»
— А что, по-человечьи она не может? — с тревогой осведомился Пес.
— Не, не может. Все только квакает. Но я ее и такой люблю, Аленушку мою.
— А питать ее чем? — с тревогой спросил Домовушка. — Мошек-то у нас нет, как бы с голоду не померла! Может, молочка ей? Или хлебушка?
Алена Чужаниновна решила эту проблему без постороннего участия.
Ее длинный — такой же, как у нашего Жаба, только куда более изящный язычок вылетел из крохотного ротика, слизнул со стола каплю сметаны, которую уронил туда неаккуратный Крыс, и снова спрятался. Потом она зевнула, сказала: «Ква!» — развернулась и снова запрыгнула в свою коробочку.
— Водички бы ей, — попросил Ратибор. — Она страсть как плавать любит! Может, Рыбка ваша согласится к себе пустить?
— Милости просим, — галантно отвечал Рыб, пошлепав губами. — Вот разве что вода в моем аквариуме не совсем чиста. Имеет некоторый затхлый запах…
— Ой, Рыбик, прости, вчера еще собирамшись водицу тебе сменить, да ты ж видишь, — сокрушенно развел лапками Домовушка. — Вот только со стола уберу — и в сей же миг, а Аленушка твоя пусть пока что в коробочке побудет, уж ладно? — обратился он к Ратибору.
— Ладно, — покладисто ответил Ратибор, и напоследок еще раз погладив лягушку со словами: — Спи покамест, сладкая моя! — накрыл коробочку крышкой.
Коробочку он собрался было спрятать в сундучок, но Домовушка не позволил: духота там, и темень, там Алене Чужаниновне и захворать недолго. Лучше поставить коробочку на подоконник, тут у нас и травка, и молодая дубовая поросль (дубки Домовушка постоянно подстригал — и сверху, и снизу, то есть корни, которые бахромой висели под подоконником. Бонсай, должно быть, хотел вырастить).
Так что коробочку положили рядом с аквариумом, Домовушка засучил рукава, чтобы вымыть посуду, я было вызвался ему помочь — ага, так мне и дадут от дела отлынивать!
Ворон потребовал, чтобы мы проводили Ратибора в лабораторию, показать ему магические и технические приборы. Если они, конечно, еще сохранились.
Так что день для меня завершился нудным и неприятным трудом: уборкой в лаборатории.
Глава двадцать третья, в которой Жаб страдает
Ах, какая фемина!..
Конечно, там мало что сохранилось, в лаборатории, разгромленной взрывом.
Вся химическая посуда разбилась вдребезги, и содержимое всех пробирок, колб и реторт безвозвратно погибло.
Электрические приборы уцелели, но для того, чтобы объяснить Ратибору их назначение и принцип их работы, нужно было, чтобы Ратибор имел хоть какое-то представление об электричестве, а он такового не имел. Слово «электрон» он знал («А как же! Грецкому обучен!»), но считал, что так называется янтарь. У них, в тридевятом царстве, янтарь ценился где-то наравне с жемчугом: дороже бирюзы, но дешевле аметистов. Аметисты стоили дорого, потому как в тридесятом государстве твердо верили: кто носит на себе аметист, тот никогда не опьянеет. И не сопьется.
Ворон фыркнул («Невежество!»), а я спросил:
— Ну и как, помогает?
— Кому как, — ответил Ратибор. — Некоторые напиваются, хоть ты им всю одежу аметистами разукрась.
— Естественно! — каркнул Ворон. — Влечение к спиртному есть генетическая и социальная функция, но никак не минеральная!