И как же эта обширная родная земля в тайге, болотах, степях, горах была ему дорога!
С хребта он спускался в долину сумерками. В тайге однообразно, монотонно — «кух-кух, кух-кух» — кричали иглоногие совы. В воздухе над полянами слышался резкий свистящий звук. Это вибрировали крылья даурских бекасов: они стремительно падали вниз, а потом круто взмывали вверх. Местами на большой высоте еще продолжали тянуть вальдшнепы. Иногда с мелодичным звонким свистом пролетали кулики-кроншнепы.
В долинных лесах птичий гомон уже затихал, хотя тайгу все еще оглашали посвисты и цоканье дроздов.
Встретились изюбры, они тоже спускались по склонам в долину, где паслись ночью. Под прикрытием предрассветного тумана изюбры наутро снова возвращались к вершинам сопок. Там, никем не тревожимые, они оставались на дневных лежках.
В тайге было сухо. Вершины деревьев от порывов горняка глухо шумели. Горняк обычно расходился к вечеру.
Капланов думал, что пришло время майских палов, от которых здесь ежегодно выгорали целые массивы лесов. Пожар возникал из-за самых разных причин: от удара молнии в дерево, поджога, плохо затушенного костра, от небрежно брошенной спички или папиросы. Но мог ли Капланов представить, что на этот раз он сам станет невольным виновником лесного пожара?
Поужинав, он собирался ложиться спать, как вдруг заметил в окошке красноватый отблеск пламени, прыгающего среди кустов.
Выскочив из дому, он увидел, что из печной трубы вылетают рои искр. Видно, упала одна на сухую хвою, и недалеко в мелком ельнике загорелся валежник.
Капланов стал забивать огонь ветками и забрасывать землей. Но ветер раздувал пламя, и оно с треском быстро пошло вверх по склону.
Через несколько часов напряженной борьбы с огнем Капланов понял, что приостановить пожар ему не удастся. Он задыхался, кашлял, хватал ртом удушливый дым, он выбивался из последних сил, но все было напрасно — огонь перебрасывался на новые участки.
Испуганные звери спасались бегством. Сравнительно спокойно отнеслись к пожару только изюбры. В дыму вблизи линии огня Капланов увидел крупного самца-изюбра, который неторопливо направился к реке. Через минуту зверь отрывисто тревожно рявкнул — у него получилось что-то вроде короткого звука «гау» — и ушел через воду в тайгу, продолжая на ходу взлаивать. Пробежал лось, мелькнула кабарга, по веткам скакали белки, прыгала харза. Шумно, ломая валежник, пронеслось кабанье стадо.
Пожар ширился, вздымая зарево и наполняя глухим шумом ночную тайгу.
Продолжался он неделю, пока его не погасил ливень. Тайга выгорела почти на пять километров по склону.
Капланов горевал, что не смог справиться с огнем, но что он мог — один!
В эти дни палы возникали во многих местах заповедника. С хребта было видно, как дымилось в Усть-Серебряном и где-то далеко на западе, в верховьях Имана.
Земля на пожарище обнажилась, и вскоре здесь появилась масса канюков, луней, коршунов, которые отыскивали на горельнике мышей и бурундуков.
После ливня вода в Фате поднялась на тридцать сантиметров. В горах выпал снег. Между сопками долго бродили туманы.
Капланов в полукилометре от избушки построил лабаз для наблюдений за изюбрами и установил корыто с солью. В первую же ночь к солонцу пришли звери.
На рассвете в корыто сел филин, пошевырялся клювом в соли, потом слетел на землю и долго, склонив набок ушастую голову, с удивлением разглядывал подошедшего человека.
В двадцатых числах мая в тайге появился мокрец. Тело от укусов постоянно зудело. Много было в этом году и клещей.
Капланов обычно ходил изюбриными и медвежьими тропами. У медведей в июне начался гон, и он однажды на тропе встретил медведицу и бегущих за ней на некотором расстоянии друг от друга трех медведей. Притаившись за деревом, Капланов пропустил их мимо себя. Звери не обратили на него никакого внимания. Через полчаса, продолжая идти по медвежьей тропе, он увидел впереди себя еще одного крупного медведя-самца.
Нужно было запастись продовольствием, а на отопрел медведей у него имелось разрешение. Капланов убил зверя с первого выстрела. Пока свежевал медведя, наступил вечер, и ему пришлось заночевать возле своей добычи.
Ночью, сидя у костра, он услышал короткий, похожий на крик изюбра, рев. Однако рев был без характерного для оленя перелива. Он повторился трижды. Капланов с волнением подумал — не тигр ли это? Он вспомнил рассказ Козина, как тигр для того, чтобы подманить изюбра, пытался подражать его реву.
На другой день, управившись с тушей медведя, он хотел было пойти осмотреть то место, откуда слышался рев, но неожиданно хлынул дождь, который смыл всякие следы.
По вечерам Капланов недалеко от своей избушки ловил рыбу. На удочку попадались чаще всего ленки до трех килограммов каждый.
В конце июня по реке стали подниматься сима и голец. Голец ловился особенно хорошо в ямах.
Однажды, идя с удочкой вдоль ключа Медвежьего, Капланов заметил на берегу около небольшого водопада сильно помятую каким-то зверем траву. Нагнувшись, он неожиданно увидел на песке отпечаток лапы тигра. Зверь отдыхал у самой воды, вероятно, спасаясь под брызгами водопада от мошек и комаров. А может быть, тигр ловил здесь рыбу.
Капланов представил себе, как охристо-оранжевая с темными полосами огромная кошка, терпеливо ожидая и не двигаясь, лежит на берегу, не спуская глаз с воды, и вдруг, завидя подплывающую рыбу, проворно хватает ее когтистой лапой. Временами зверь опускает голову в воду, затем долго отфыркивается. Или входит в ручей и, осторожно ступая по дну, отыскивает притаившуюся у камней рыбу.
Внимательно изучив следы, Капланов определил, что это был Косолапый. Не раз уже пересекались в тайге их пути. А теперь тигр пришел и сюда, на восточный склон хребта.
Начиналось лето. Всюду цвел чубушник. На лужайках, среди дубняка, уже розовели пионы. Источали нежный аромат ландыши. На сухих полянках начала распускать свой ярко-кирпичный с крапинками венчик лилия даурская, а берега ключей стали лиловыми от цветущей хохлатки гигантской. Зацвели лимонник, актинидии, бархат, виноград амурский.
Капланов с наслаждением наблюдал цветение природы. Все казалось важным и интересным: и первые поршки молодых рябчиков, и нерест ленков в реке, и лёт желтых и синих махаонов, когда они роями собираются на сыром песке, и зацветание багульника.
По плану научных исследований Капланов должен был теперь заняться изюбром.
С появлением мошки в конце июня изюбры перекочевали к вершинам гор, где было прохладнее и чаще веял ветерок. Воду они находили в падях и поэтому перестали спускаться в долины. С биноклем и фотоаппаратом шел за ними Капланов на бескровную «охоту». Он изучал образ жизни животных, их питание, узнавал, какие растения были излюбленным кормом изюбров.
Изюбр оставался одним из основных промысловых зверей края, и в задачи заповедника входило быстрее восстановить его поголовье.
Два главных врага были у изюбра в тайге — волк и браконьер. Но там, где появлялся тигр, волки обычно исчезали. А тигр истреблял много меньше изюбров, чем волки. Притом способ охоты тигра был таков, что он не распугивал изюбров.
Нередко бродили по тайге и стаи домашних собак, которые также нападали на изюбров и особенно на их молодняк — «сайков». Летом население таежных поселков не считало нужным кормить собак, даже охотничьих лаек, надеясь, что они сумеют прокормиться в тайге.
Но самым страшным врагом изюбра был, пожалуй, все-таки браконьер.
В дореволюционное время охотники на лыжах «заганивали» изюбров по глубокому снегу и у живых зверей вырезали хвосты, сушили их и сбывали в Китай, где они использовались в виде приправы к кушаньям как деликатес. Искалеченных изюбров бросали на произвол судьбы, и те обычно погибали. Капланову рассказывали, что только двое охотников за зимний сезон добывали здесь двести оленьих хвостов.