— Думаю, ему моя стряпня никогда особо не нравилось.
— Знаешь, что я начинаю думать, Мона? Я начинаю думать, что тот бармен…
— Стэнли.
— …что Стэнли был прав. Давай просто возьмем что-нибудь тяжелое и врежем сукиному сыну.
Рамона снова вздохнула. Это было больше похоже на хрип. Сигареты, выпивка и бесчисленные бессонные ночи — все это звенело в ее легких.
— Значит, надо найти, чем его ударить, верно?
— Эта штука должна быть одноразовой. От нее потом надо избавиться.
— Значит, монтировка исключается. И клюшки для гольфа. Будь я проклята, если куплю новые клюшки.
— У него есть бейсбольная бита?
— Ага.
— Тебе нравится бейсбол?
— Черт возьми, нет.
— Значит, воспользуемся бейсбольной битой. Потом нужно найти удобный обрыв, чтобы сбросить его вниз.
Рамона на мгновение задумалась.
— Хорошо. Но кто будет его колотить?
— Мы обе. Бросим монету, чтобы узнать, кто будет первой.
Рамона посчитала, что это справедливо.
— Сделаем это сегодня ночью?
Бернис заколебалась.
— Ну же, Бернис. У меня завтра свидание со Стэнли. Я думала, что к тому времени все будет кончено. Давай сделаем это. Что скажешь?
Бернис задумалась, затем хихикнула.
— Ну и ну. Мона, как ты думаешь, когда выплатят страховку?
— Давай бросим монету, — предложила Рамона.
Они нашли четвертак. Бернис выиграла.
— Решка.
В спальне наверху теплая влажная темнота Сан-Диего прилипла к комнате, как использованные носки к грязным ногам. На кровати, под совершенно ненужным — и теперь уже ироничным — одеялом, спал Говард, его высокий выпуклый лоб был полон сновидений.
В его сне, подпитанном кентуккийским бурбоном, было уже утро. Говард находился в ванной и откупоривал новенький флакон с "Листерином"[6].
Крышка не поддавалась. Говард перевернул флакон вверх дном и дважды постучал крышкой по зеленой фарфоровой раковине. Это помогло. Он запрокинул голову и попробовал немного.
На вкус "Листерин" был как бурбон "Old Grandad".
Он прополоскал горло, проглотил и снова выпил. Довольный, он прикончил бутылку. Поискал в шкафчике и под раковиной еще одну. Проблема с дыханием все еще оставалась.
Отвинтил крышку от флакона с шампунем и попробовал его.
Сорок градусов!
Удивляясь и смеясь, он осушил его. Затем бутылку тоника для волос. Флакон лосьона после бритья. Рулонный дезодорант Рамоны.
Вот это утро!
Босые Рамона и Бернис на цыпочках поднялись по лестнице и открыли дверь спальни. В комнату хлынул свет и усталый поток густого теплого воздуха. Бернис держала в правой руке биту Говарда, омывая ручку непривычным пятном женского пота.
Они ждали, пока глаза привыкнут к темноте и смогут что-нибудь разглядеть на зелено-серебристых обоях.
— Я в этом не разбираюсь, — прошептала Бернис.
— Тебе лучше знать, как это сделать — сказала Рамона.
— Что-то мне не по себе, Мона. Посмотри, как он спокойно лежит. О! Он выглядит как ребенок.
Говард действительно выглядел по-детски. Иллюзию усиливала подушка, которую он сжимал в руках, один угол которой был наклонен к его открытому рту — во мраке сна она казалась ему перекисью водорода, которая на самом деле была виски, выпитым с жадностью ранним утром.
— Да, он симпатичный, — сказала Рамона. — Ударь этого мудака прямо сейчас, или, клянусь, ты услышишь об этом позже.
Она не совсем понимала, что имела в виду. Но Бернис, похоже, поняла. И внезапно они пришли к согласию, и судьба Говарда была предрешена.
— Прости, Говард — сказала Бернис.
Она шагнула к кровати и подняла биту.
— И меня, — прошептала Рамона, хотя это было сказано больше для проформы.
Бита описала дугу вниз. Удар Бернис была точен.
Звук, как от удара дерева по дереву, хотя более влажный.
Что касается Говарда, то он услышал лишь хлопок. Все, что он увидел, — это красную пелену своего сна. Все, что он почувствовал — это наступление убийственного похмелья.
Тут все понятно.
Девушки спустились вниз все окровавленные и возбужденные.
— Мы сделали это, — сказала Бернис.
— Еще бы, — сказала Рамона. — Посмотри на мои трусы. Они насквозь промокли.
Она говорила не только о крови, хотя и ее было предостаточно.
Ей было трудно точно вспомнить, когда это произошло.
Они ударили его двадцать четыре раза подряд, по очереди. В конце они стали более спортивными, ударяя по два-три раза, прежде чем передать биту подруге. Вошли в ритм.