Мама была уже очень больна и слабела день ото дня, когда скандал вынудил их семью покинуть Амстердам. Они немного пожили в Англии, однако слухи об ужасных проступках отца — Макс не слишком представлял себе, в чем они заключались, — настигли их и там. Пришлось переехать в Америку. Отец надеялся, что получит должность преподавателя в Вассарском колледже. Был настолько уверен, что выгреб почти все из семейной кубышки, купив симпатичную ферму неподалеку от колледжа. Однако, встретившись в Нью-Йорке с ректором, услышал, что тот, будучи в здравом уме, не позволит доктору Абрахаму ван Хельсингу бесконтрольно заниматься с молоденькими девушками, еще не достигшими совершеннолетия.
Только теперь Макс осознал: отец убил маму. С таким же успехом он мог придушить ее, больную, подушкой в постели. Дело даже не в переездах, хотя и в них не было ничего хорошего для беременной, ослабленной хроническим заболеванием крови женщины, у которой при малейшем касании появлялись синяки на коже. Ее убило унижение. Мина не пережила позора, в который погрузили семью поступки отца.
— Ладно, — сказал Макс. — Давай наведем порядок и уберемся отсюда.
Он поставил стол и начал собирать книги, когда Руди выдал:
— Макс, ты веришь в вампиров?
Брат опустился на колени, подбирая разлетевшиеся бумаги, и уставился на потрепанный докторский саквояж, задвинутый под оттоманку. Потянул за четки, намотанные вокруг ручек.
— Прекрати, — рассердился Макс. — Нам прибраться надо, а не наводить еще больший беспорядок.
— Так веришь или нет?
— На мать напали, — немного помолчав, ответил Макс. — После этого она заболела, и состав ее крови уже не восстановился.
— Кто рассказал о нападении — она или отец?
— Мама умерла, когда мне было шесть. Вряд ли она доверилась бы малышу.
— Значит… ты считаешь, что нам грозит опасность? — спросил Руди, открыв саквояж. Запустив руку внутрь, он достал сверток, тщательно упакованный в бордовый бархат. Внутри загремели какие-то деревяшки. — Считаешь, что вампиры только и ждут, когда мы расслабимся?
— Я бы такого не исключал, хотя и не слишком верю.
— Не слишком веришь… — усмехнулся брат, содрав бархатную обертку. Внутри лежали белоснежные девятидюймовые колышки с рукоятками, отделанными лоснящейся кожей. — А я думаю, что это полная ерунда. Е-рун-да, — пропел он.
Спор заставил Макса занервничать. У него закружилась голова, как случается, когда смотришь в пропасть. Он догадывался, что рано или поздно им с Руди придется завести этот разговор. Брат поспорить любил, однако страдал отсутствием логики. Он мог сколько угодно говорить, что все это ерунда, не задумываясь о том, почему тогда отец на самом деле боится ночи, как неумелый пловец — глубокого океана.
Макс почти желал, чтобы «ерунда» оказалась правдой. Если вампиры — вымысел, значит, старик находится во власти безумных фантазий. Подобный жутковатый сценарий не умещался в голове.
Он все еще раздумывал над ответом, когда его взгляд упал на краешек фоторамки, улетевшей под отцовское кресло. Хотя снимок перевернулся лицом вниз, Макс знал, кто на нем изображен. В рамку была вставлена фотография матери, выполненная в старинной манере. Мама позировала в библиотеке их старого дома, надев соломенную шляпку, из-под которой выбивались завитки жгучих черных волос. Одна рука застыла в загадочном жесте — словно стряхивала пепел с невидимой сигареты. Губы чуть приоткрыты — видимо, в момент съемки мама что-то сказала. Интересно, что… Ему отчего-то представлялось, что он — четырехлетний мальчик — стоит рядом, прямо за кадром, серьезно уставившись на мать. Если Макс не ошибался, значит, фотограф запечатлел ее, когда она обращалась к сыну.
Он перевернул фотографию. Из рамки со звоном выпало расколовшееся ровно посередине стекло, и Макс осторожно, пытаясь не повредить глянцевое фото, извлек оставшиеся осколки, отложив их в сторону. Верхний угол снимка вышел из пазов. Макс потянулся было вправить его обратно и вдруг, нахмурившись, заколебался. Неужели у него двоится в глазах? Нет, из-под первой фотографии и впрямь выглядывала еще одна.
Он вытащил верхний снимок и в недоумении уставился на второй — укрытый от посторонних глаз. От сердца к горлу поднялась ледяная волна, и Макс оглянулся. Брат, напевая себе под нос, все еще возился под оттоманкой, заворачивая колышки в бархатную ткань.