В Народной судебной палате
Гитлер и Геббельс желают организовать показательные публичные процессы — несмотря на то, что Штауфенберг (который, вопреки слухам, не умер под пытками) успел крикнуть, когда его расстреливали: «Да здравствует Германия!» Вся его семья, включая новорожденного сына, была казнена. Геббельс намеревается сделать так, чтобы заговорщики выглядели жалкими и смешными. Оппозиционеры, со своей стороны, пытаются получить информацию о близких, заручиться поддержкой каких-то, пусть и периферийных, нацистских деятелей. Одна такая «оппозиционера», поддерживающая контакт с Ильзой Браун, сестрой Евы, разглядывая с очевидным умилением фотографию, запечатлевшую «дядю Ади» (Гитлера) в окружении его маленьких племянников, думает про себя, что фюрер, наверное, «sanft wie die Tauben doch auch klug wie die Schlangen», «мудр, как змии, и прост, как голуби».[277] Только журналисты-эсэсовцы допускаются ежедневно, с 9 до 12 утра, на заседания Народной судебной палаты. Они потом рассказывают, как ужасный генеральный прокурор, Фрейслер,[278] в ярко-красной мантии и с налившимся кровью лицом, драматически жестикулируя, требует «смерти для всех этих кобелей и сук». В зале стоит невероятный шум, публика криками выражает свои симпатии участвовавшим в путче генералам, аплодирует им. Тогда принимается решение о закрытии доступа на судебные заседания для «обычных» эсэсовцев: Их заменят те, кто обладает Blechmarke — металлической пластинкой, которая является знаком принадлежности к «новому гестапо». Обстановка на процессах раз от разу становится все более тягостной. Под вспышками фотоаппаратов в зал входят подследственные генералы — источающие зловоние, с отросшими бородами, в разорванных грязных одеждах, придерживающие спадающие штаны, как фельдмаршал Вицлебен. Желательно было бы, чтобы они униженно признали свою вину; однако эти люди, несмотря на весь ужас ситуации, сохраняют достоинство. Обвиняемые заставляют присутствующих услышать себя, перекрывают своими голосами даже истеричные выкрики прокурора Фрейслера, и последний, произнеся неизменный приговор — смертная казнь через повешение, — каждый раз поспешно ретируется в раздевалку, весь взмокший от пота и с дрожащими руками.
Два журналиста из нового СС делятся между собой впечатлениями о том, с каким негодованием относится к происходящему публика, хотя она сплошь состоит из проверенных кадров, «очищенных в семи нацистских водах», — и тут же сообщают последние новости своим коллегам с радио и из редакций газет, чтобы те известили семьи приговоренных. Через час после казни одного генерала (заснятой на кинопленку[279]) его скрывавшемуся в подполье сыну, Вольфу, рассказали о случившемся. У потрясенного юноши вырвалась такая фраза: «В нашем словаре уже не осталось иных слов, кроме тех, что обозначают пытки, повешения, извещения о смерти и тому подобное». Гёрделера в конце концов выдал один из его близких друзей, не устоявший перед искушением получить награду в миллион марок. Не прошло и двух суток, как доносчика линчевали. Новое гестапо решило, что «эти пародии на судебные заседания бесполезны и даже вредны. Они могут спровоцировать массовое дезертирство на фронтах» (Гиммлер). Отныне разбирательства будут продолжаться негласно, в благодатной тени застенков и концентрационных лагерей, — такой подход явно более эффективен. Сравнительно менее важных преступников будут убивать на Францёзишерштрассе, более серьезных — в подвалах гестапо, на Принц-Альбрехт-штрассе.
Берлин, Принц-Альбрехт-штрассе
Сначала хватают крупных рыб, потом средних, потом рыбешек поменьше и так далее. Урсулу вызывают на допрос в гестапо одной из последних. Генеральный директор «Дойче альгемайне цайтунг», который всегда не прочь, как говорят немцы, «сохранить и козу, и капусту», передает ей повестку заранее, за 12 часов. А может, это сам Геббельс пожелал сделать поблажку хорошенькой женщине, которую все называют «справочником светской жизни»? Наверняка нет. Приятельница канувшего в безвестность Фрици проводит свою последнюю перед встречей с гестаповцами ночь у фрау Бэрхен: женщины обсуждают все возможные варианты вопросов и ответов, потом Урсула принимает ванну, душится, надевает на шею медальон со святым Георгием, поражающим дракона, — «подарок на счастье от единственного мужчины, которого она любит». Фрау Бэрхен, высказав все советы, которые приходят ей в голову, оставляет Урсулу одну. Урсула укладывает в сумку бигуди, средство от клопов, помаду и прочую косметику, авторучку, свою едва начатую статью. На дорогу уходит немного времени — и вот она уже сидит в кабинете советника по криминальным делам господина Опица, сотрудника Кальтенбруннера. «Что вы знаете о людях, принимавших участие в заговоре 20 июля?» — «Скажите, кого конкретно вы имеете в виду, — крут моих знакомых очень велик». — «Я медленно зачитаю вам список». Опиц, человек маленького роста, с тонкими губами и светлыми невыразительными глазами, перечисляет 23 имени, которые (что она каждый раз подтверждает кивком головы) ей известны. «Вейсберг?» — «Да, это мой друг. Он мне присылал розы даже зимой». — «Штауфенберг?» — «Он превосходный танцор». — «Шуленбург?[280]» — «Я хорошо его знала с самого раннего детства, как и всю его семью». — «Фрау Лебер?» (Здесь уже речь идет о контактах между «Красной капеллой» и «Черной капеллой», а это опасный вопрос.) — «Она приходила к нам вместе с другими друзьями, еще когда я жила со своим отцом». — «Филиппа и Вернер Хефтен?»(Урсула знает, что Филиппа скорее всего «раскололась», тогда как Вернер наверняка до конца оставался «стальным человеком».) — «У нас в доме было много приемов, на которых присутствовала эта пара».
Урсула в том же фривольном тоне продолжает болтовню о своей светской жизни и многочисленных романах, а Опиц время от времени кивает головой с терпением кошки, которая смотрит на прыгающую перед ней мышь. «Штауфенберг, когда ужинал с вами 16 июля, конечно, говорил что-то о готовящемся покушении? Вы ведь сидели рядом с ним, слева». Урсула делает вид, будто страшно удивлена: «Зачем бы он стал говорить со мной о таких вещах? Я только разрезала ему мясо, как всегда. Я ведь уже упоминала, что была очарована им как героем войны и прекрасным танцором». — «Кто еще сидел за столом?» Опиц сам это знает и знает, что знает она. Урсула перечисляет присутствовавших, притворяясь, будто изо всех сил напрягает память. В кабинет заходит Кальтенбруннер, быстро выходит, заходит снова. Они с Опицем шепотом переговариваются. Тон Опица становится очень доброжелательным: «А теперь я должен вас расспросить по поводу вашей работы в «Дойче альгемайне цайтунг». Вы ведь, кажется, дружили с фон Книхаузеном…» Урсула вздрагивает: речь идет о Фрици. «Вы представляли его в Потсдаме Шуленбургу?» Урсула немного расслабляется (потому что такого не было): «Я действительно знала Фрица фон Книхаузена, который часто бывал у меня на Паризерплац. Но я никому не представляла его в Потсдаме». — «Имел ли он намерение бежать?» Урсула понимает, что Фрици либо мертв, либо уже месяцами подвергается пыткам — может быть, в этих самых подвалах, в нескольких метрах от нее. «Вовсе нет!» Допрос продолжается весь день и ночь, без перерыва. Машинистка, платиновая блондинка, часто поднимается, чтобы сходить в туалет. Следователь наклоняется к Урсуле: «А теперь опишите мне в более личном плане руководителя заговора… Штауфенберга». — «Это весьма утонченный человек, так сказать, Sonnenknabe (дитя солнца)». Господин советник по криминальным делам громко смеется, услышав у себя в кабинете это выражение из лексикона великосветских дам: «Вы либо дурочка, либо очень умелая лгунья». — «Но вы же не станете приговаривать к смерти маленькую идиотку вроде меня, которая просто хотела показаться более умной, чем есть на самом деле!» — «Это не исключено. Стоит вам хотя бы один раз впасть в противоречие с самой собой или пропустить хоть одну важную деталь, и машина правосудия вас уже не выпустит!» Он опять смеется и протягивает к ней руки, будто хочет ее схватить. Блондинка с удивлением смотрит на них: «Ну хорошо, давайте посмотрим протокол». Может, это ловушка? Просмотр протокола длится еще несколько часов. Урсула проявляет удивительное упорство, обдумывает каждое слово, каждую фразу, повторяет свои заявления, не допуская ни единой ошибки, не противореча себе. В заключение она еще раз прочитывает и перечитывает безупречно напечатанный протокол, все время ожидая от своего визави коварного выпада. Она находит в себе силы, чтобы улыбнуться платиновой блондинке, и наконец — играючи, как если бы перед ней лежала ее статья, — ставит внизу свою подпись. «Фрейлейн, вы свободны. До встречи с вами я не видел, чтобы отсюда вышел хоть один человек — за исключением разве что отца-иезу-ита. Поздравляю вас!» В редакции все празднуют ее возвращение. Уже десять вечера. Она очень тронута тем, что сам генеральный директор заходит, чтобы выпить с ней шнапса. Она кладет так и не законченную статью на стол, потом подходит к своему шкафчику, достает туфли на высоких каблуках и говорит, оборачиваясь к друзьям: «А теперь пойдемте, будем танцевать всю ночь!» Но вдруг без сил опускается на пол и засыпает — она проспит сутки подряд.
277
Аллюзия на Мф. 10:16: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби». (Примеч. пер.)
278
Роланда Фрейслера (1893–1945), президента Народной судебной палаты, в прошлом участника Ванзейского совещания, ожидало удивительное возмездие: 3 февраля 1945 г., председательствуя на очередном суде над «изменниками», он был убит бомбой, сброшенной с американского самолета. (Примеч. пер.)
279
Казни совершались с изощренной жестокостью. Гитлер высказал пожелание, чтобы осужденных «повесили, как вешают туши в мясных лавках», поэтому их подвешивали на крючья и душили постепенно. Гитлер несколько раз за ночь просматривал кинопленку, запечатлевшую это зрелище. Курсанты военных училищ, которым в назидание продемонстрировали этот фильм, падали в обморок. Многие участвовавшие в заговоре офицеры предпочли самоубийство аресту и суду. Пытался застрелиться (по дороге из Парижа в Берлин) генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель. В результате ранения он потерял зрение и после суда его за руку вели к месту казни. Генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель в момент покушения лечился после ранения. Однако гестапо получило данные о его причастности к заговору, и его принудили принять яд, пригрозив репрессиями в отношении его семьи. Официальной причиной смерти было объявлено кровоизлияние в мозг, и ему устроили пышные государственные похороны. (Примеч. пер.)
280
Фриц Дитлоф фон дер Шуленбург (1902–1944) — сын офицера генерального штаба, в молодости увлекался марксизмом, за что получил прозвище «красный граф». В 1932 г. вступил в НСДАП. Вскоре после «Хрустальной ночи» перешел на сторону активных противников режима. Обер-лейтенант, с 1937 г. — заместитель полицей-президента Берлина. Вместе с фон Штауфенбергом и фон Вартенбургом разработал проект будущей конституции Германии. В планируемом заговорщиками правительстве должен был занять пост статс-секретаря министерства внутренних дел. В начале 1944 г. служил в запасном батальоне 9-го пехотного полка, в Потсдаме. (Примеч. пер.)