Где-то совсем близко хлопнул разрыв. Директор поморщился.
— Каждый спасается по-своему, — сказал он.
Орлов сжал кулаки. Ему захотелось крикнуть: «Молчать!», но он отвернулся от беглеца и зашагал прочь.
— Товарищ лейтенант, есть снаряды! Там много нашего калибра! — кричал круглолицый боец, подходя к избе.
Он нес снаряды на согнутых руках, как носят дровишки. Только эти дровишки были потяжелее.
— Где раздобыл?
— На берегу. Там машина с боеприпасами разбита.
— Отлично. Давайте все быстро, — скомандовал лейтенант, — несите сколько донесете.
И тут лейтенант заметил директора цирка.
— Товарищ красноармеец, пойдете с ними.
— Почему с ними? — спросил директор. — Я из другой части… я интендант третьего…
— Не рассуждать! — прикрикнул лейтенант.
Он у кого-то научился кричать «не рассуждать!» и «молчать!», и эти резкие, не его, слова были сейчас необходимы и помогали в трудной, непривычной обстановке.
— Пошли, интендант, — сказал остроносый, — все равно где помирать.
— Я пойду тоже, — тихо сказал Орлов.
— Хорошо, — ответил лейтенант. — Я присмотрю за ним.
Он кивнул на слона.
На берегу реки Орлов был ранен осколком немецкой мины. Бойцы принесли его к избе. Положили на порог. Неумело перевязали. Потом с оказией отправили в тыл. Перед отъездом он пришел в себя и позвал лейтенанта. Говорить ему было трудно, и лейтенант наклонился, чтобы расслышать его голос.
— Я вас прошу… заклинаю всей жизнью, — шептал Орлов, — сберегите слона. Он должен жить.
— Постараюсь, — сказал лейтенант, — я не знаю как… но постараюсь.
— Только не доверяйте слона… интенданту.
— Его нет. Или погиб, или смылся. Ребята не видели, как он исчез.
— Слона надо отправить в зооцентр… есть такой в Москве… Это очень хороший слон… Зинин… Понимаете?
— Да, да, — кивнул лейтенант, — я постараюсь. До свидания.
— Спасибо.
Полуторка рванулась с места. Слон заволновался. Какой-то утробный, жалобный звук вырвался из него и затерялся в грохоте рвущихся снарядов.
7
Старый слон любил теплые летние ливни. Он становился посреди открытого вольера, а дождь щелкал его по толстой коже и стекал по животу на землю. Слон закрывал от удовольствия глаза и вытягивал морщинистый хобот, чтобы пополоскать его в ответных струях. Даже когда небо с треском раскалывалось от грома и фиолетовые вспышки били в глаза, слон не уходил в укрытие, и не в пример многим жителям зоологического сада не забивался в угол, а выставлял вперед блестящие бивни.
В эти минуты он переставал чувствовать свой вес и, окруженный со всех сторон водой, воображал, что плывет по теплой реке.
Галя сердилась на слона. Она не видела никакой реки и с детства боялась грома. Она выбегала на дождь. Сарафан сразу намокал, коленки розовели, а пряди темных волос приклеивались к щекам.
— Что ты стоишь в луже, как утка? — выговаривала она слону, пытаясь загнать его в помещение. — Вот ударит тебя молния, будешь знать, старый водолей.
Слон прикидывался глухим и стоял на месте, легонько помахивая сморщенным хвостиком.
Слон родился где-то в Центральной Азии, но понимал он только украинский язык, как будто родиной его была Полтавщина и в детстве он щипал нежные початки кукурузы и срывал хоботом желтые тарелки подсолнухов.
— Довольно-таки странный слон, со знанием украинского языка, — говорили о нем в зоопарке.
На самом деле все объяснялось очень просто: Галя говорила с ним по-украински. Если бы она говорила по-чувашски или по-эстонски, слон понимал бы эстонский или чувашский.
Галя не была ни ученой, ни дрессировщицей. Она ничему не учила слона. Она «ходила за ним». Слон не представлялся ей заморским чудным зверем, а был для нее существом деревенским, крестьянским, которое нужно кормить, содержать в чистоте, защищать от кусачих шершней. Галя разговаривала со слоном, как обычно разговаривают с коровой или лошадью. То прикрикивала на него, то ласково причитала. Звала она его дедом — «диду».
— Диду, Диду, иди наконец с дождя! — кричала она, а слон стоял с закрытыми глазами: он прикидывался спящим.
Он напоминал Гале подвыпившего отца, которого никакими уговорами нельзя было увести в хату и уложить спать.
Намокший сарафан прилипал к телу, девушка, скрестив на груди руки, убегала под крышу.
А слон все плыл по воображаемой реке. И у него не болели ноги…
Когда-то слона не уберегли, и теперь в круглых ступнях образовались трещины. Слон стал двигаться медленно. Каждый шаг причинял ему боль. Ноги были густо смазаны ихтиоловой темной мазью, и от слона пахло дегтем, как от телеги.