— Прости, — шепчу я в губы Трэвиса, снова его целуя.
— Единственный, кто должен извиняться, это я, — отвечает Трэвис. — Я знал, что мы шли в ловушку, но не смог это предотвратить. Я был недостаточно быстрым. Я упустил его... он старик, чертов старик, — он смеется, но в его смехе отсутствует юмор. — Старик надрал мне задницу.
— Да, серьезно, Трэв, что с тобой происходит?
Несмотря на обстоятельства, нам все еще удается смеяться. Это не хохот до слез. Черт, мы даже смеемся неубедительно, но это часть нас — часть того, что Мандо не может отнять.
У Трэвиса по-прежнему кровоточат раны на бедре, поэтому я поднимаю его шорты вверх по ноге и делаю все возможное, чтобы надавить на них, как видела в кино. Он кривит лицо от боли, и его глаза темнеют.
— Трэв, — начинаю я, с тоской наклоняя лицо.
— Я в порядке, Холли. Это кровотечение остановится самостоятельно.
Я не так в этом уверена. Но разве я знаю, что делать в такой дурацкой ситуации?
Киваю головой, пытаясь скрыть печаль.
— Я должна проверить Деда.
Трэвис слегка кивает, а его глаза смотрят на меня со всей напряженностью, пока я иду к Деду. Приблизившись, нахожу старое одеяло в нескольких метрах от него и прикрываю его голое тело. Он до сих пор вздрагивает во сне, я подворачиваю одеяло под ним в надежде, что оно его согреет. Я разрываюсь между тем, чтобы обнять его и просто оставить в покое. Если бы не рваные вдохи, от которых его тело дрожит каждый раз, когда он вдыхает и выдыхает, я бы сказала, что он выглядит спокойным. Глаза закрыты, сухие губы приоткрылись, во сне его лицо спокойно, морщины разгладились.
Мне придется попросить у Мандо воды для того, чтобы намочить тряпку: Деду нужна жидкость. Если Мандо хочет играть, то ему придется немного уступить.
Бешеные эмоции охватывают меня, я сижу и наблюдаю, как грудь Деды двигается вверх и вниз, в то время как слезы дорожками катятся по лицу. Мягко прикоснувшись губами к воспаленному лбу Деда, я отрываю от одеяла два куска ткани и возвращаюсь к Трэвису, где прилагаю все усилия, чтобы перевязать его раны. Убедившись, что это лучшее, что я могу сделать, ложусь рядом с ним.
— Ты должна уйти, — призывает он меня, когда я кладу голову ему на грудь.
Я не могу уйти. Он должен знать это. Если я уйду за помощью или убегу, Мандо убьет Деда и подвергнет пыткам Трэвиса. Все во имя извращенной любви.
Я слушаю сердцебиение Трэвиса, признавая его своим собственным, и продолжаю влюбляться не только в него, но также в спокойствие, которое он приносит. Даже сейчас, когда смерть и боль окружают нас, я кладу голову на него, и через пару секунд страх вдруг исчезает, позволяя мне отдохнуть, пока я слушаю звук его сердцебиения.
— Ты должна уйти, Холли, — повторяет Трэвис, перед тем как я засыпаю.
Я даже не пытаюсь ответить. Я там, где мне нужно быть.
Я резко просыпаюсь с пульсирующей головной болью, которая со временем только ухудшается. Отстраняюсь от Трэвиса, надеясь, что не разбужу его, пока привыкаю к темноте. Видимо, Мандо возвращался и выключил свет, пока мы спали.
Ненавижу быть в неведении. Но больше всего я ненавижу находиться в этом сарае в темноте. У нас ничего не выйдет в этот раз. Как я и думала, я умру здесь. Хуже: я умру после того, как увижу, что оба мужчины, которых я люблю, страдают и умирают.
— Доброе утро, принцесса, — голос Трэвиса звучит бодро, но когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу его усталое выражение лица, это выдает его.
Я закатываю глаза, желая подыграть, в какую бы игру он ни захотел сыграть, если это помешает сосредоточиться ему на том, где мы находимся и как сюда попали.
— Почему это ты такой веселый?
— О, не знаю, — улыбается он своей кривой полуулыбкой.
Мои губы растягиваются в маленькой улыбке.
— Возможно, потому что на моей груди лежала самая красивая девушка, пока я привязан. Я в твоей власти, принцесса, — подмигивает он.
Но он не просто связан, он прикован к земле. Раны от стрел больше не кровоточат, но они далеко не в порядке. Его глаза практически полностью опухли, а губы рассечены, но все же этот сумасшедший подмигивает мне.
— Глупо, Трэвис. Действительно глупо.
— Мужчина может помечтать.
Он отводит взгляд от меня, и я морщусь, когда вижу боль, промелькнувшую на его лице.
— Что я могу сделать? — спрашиваю я, поглаживая пальцами его щеку.
— Ранее он принес ведро. Я не знаю, что в нем.