– Что мне делать? – начал он своим резким голосом. – Она надоедает мне своими послами, посредством которых добивается свидания со мной, моего прощения и бог знает чего еще. Я вовсе не нуждаюсь в объяснениях с нею, как это вам известно.
– Да, – ответил майор. – Я прихожу в восторг, смотря на вашу руку и на ваше кольцо со сверкающим сапфиром. Вы дали за него двадцать наполеонов в Париже, на улице де-ля-Пэ; этим же сапфиром рассекли вы губу Рахили Арнольд… Да, я вполне уверен, что вы не нуждаетесь в объяснениях с ней… с вашей прежней служанкой!
– Мне кажется, что вам бы не мешало отчасти придерживать язык, – прошептал злобно Руперт. – Вы извлекли себе из этого неприятного случая блистательные выгоды!
– Я извлекаю выгоду буквально из всего, дорогой баронет (баронет со времени Джеймса Первого, помните это, мой милый, и кавалер с незапамятных времен – род Лисль очень древний и очень знатный род!). Я извлекаю выгоду из чего только можно, – повторил он, бросаясь на мягкий диван. – На жизненном рынке нет, бесспорно, товара дороже ума. Я на нем торговец и употребляю все свои силы, чтобы получить наивозможно высокую цену за свой ценный товар, то есть разумный мозг. Я стараюсь недаром, – добавил майор Варней, вытаскивая из кармана превосходный фуляр и начиная чистить им свои длинные ногти с розоватым оттенком.
– Ну так поймите же, – ответил баронет, – что я не могу помириться с присутствием у меня этой женщины, я попросил бы вас пойти к ней и сказать, чтобы она держала себя немного поскромнее; она живет в комфорте, а если же она будет глупить еще вперед, то дождется того, что я просто велю вытолкать ее в шею! Поняли вы меня?
– Еще бы! Вы хотите, чтобы я передал это Рахили Арнольд?
– Конечно, слово в слово! – подтвердил баронет.
– Это поручение не из слишком приятных, дорогой мой Руперт.
– А мне-то какое дело?! Приятно ли оно, неприятно ли вам, – во всяком случае, вы можете выполнить его в точности. Вы пользуетесь мною и должны мне оказывать кой-какие услуги.
Баронет старался придать своему лицу загадочное выражение, хотя он сознавал, что это бесполезно и что ему никогда не провести майора.
– Обо всем, чем я пользуюсь от вас в данное время и чем угодно будет мне пользоваться впереди, – вам толковать не стоит, – проговорил Варней, смотря на баронета. – Не забудьте, – сказал он, – что я пользуюсь кое-чем благодаря случайности, сделавшей вас рабом моим, как будто бы вы куплены мною в Южной Америке за несколько долларов, сделавшей вас собакой, как будто я купил вас за известную цену у торговца собаками и держу на цепи вместе с другими в псарне… Не забывайте этого!
Сказав это, майор расстегнул свой жилет и показал кушак, сжимавший его талию, к которому был прикреплен порт-папье с крепким стальным замочком.
– Видите ли вы это? – произнес он торжественно. – Этот пояс противодействует развитию дородности, которой я подвергся, к большому сожалению; сверх того он надежен!
Сэр Руперт Лисль вцепился в свои жидкие волосы, желая вырвать их; но он был чересчур изнежен и труслив, чтобы нанести себе вред или сильную боль.
– Да… да… – воскликнул он, ворочаясь на стуле, – вы держите меня очень крепко в руках… Черт возьми! Будьте прокляты!
– А! Дорогой мой Руперт! Как у вас много сходства с тем милым человеком, под кровлей которого вы провели годы благословенной молодости: вы так же вялы в действиях, так же скоры в ругательствах и в проклятиях людям! – заметил майор Варней с приветливой улыбкой.
– Вял в действиях, майор? – проговорил баронет.
– Да! – повторил Гранвиль.
В то самое время, когда звук голосов майора и сэра Руперта раздается под сводами Лисльвудского замка, между тем как густые темные облака окутывают вершины суссекских косогоров, какой-то незнакомец прокладывает себе дорогу в одном из американских лесов сквозь переплетшиеся лианы, иссохшие ветви сломленных гигантских деревьев и колючие кустарники, которые цепляются за него и рвут его платье при каждом его шаге, как будто бы они находят удовольствие колоть и мучить странника. Как он ни утомлен, но все же идет вперед по высокой траве, опутывающей ноги, – идет, проклиная терновники, царапающие ему лицо и руки и превращающие его платье в лохмотья; проклиная мрачные тени и жгучее солнце, место, в которое стремится, и людей, которых он встретит в этом месте; проклиная себя и весь подлунный мир. Он идет с угрюмым лицом и неподвижным взором к заветной цели, указанной ему мщением; желание достигнуть поскорее этой цели придает его истомленному телу новые силы, помогает ему перенести все трудности.