С веселой и сияющей улыбкой, приглаживая усики, направляется майор Варней по длинным коридорам к комнате Рахили Арнольд. От него, как и прежде, как будто бы исходит какое-то сияние, озаряющее даже темные уголки, так что слуги, встречавшие его на узкой лестнице, по которой он всходил на верхний этаж, против воли прищуриваются. Вся фигура его сверкала, а брелоки часовой цепочки гармонично звякали, ударяясь друг о друга. Тихими шагами вошел Варней к больной.
Эта комната, находившаяся в одной из отдаленнейших частей замка, была низка, с потолком из дубовых бревен и косоугольным окном, полузаслоненным выступом крыши. У стены, противоположной окну, стояла старинная кровать под балдахином, на которой лежала больная. Бледное лицо ее было повернуто к дверям, и широко открытые голубые глаза ее выражали испуг и сильную тревогу. Доктор сидел в кресле у ее изголовья и задумчиво смотрел на свою пациентку, между тем как глаза толстой сиделки блуждали бессознательно по деревьям парка.
– Ей немного похуже сегодня, – сказал доктор, – и по всей вероятности, у нее начнется бред.
Сиделка, углубившись в созерцание деревьев, не расслышала фразы. Доктор вынул часы и взял руку больной. Но через несколько минут он с недовольным видом поднял темные брови, как будто убедился в бесплодности усилий отвратить пароксизм, и закрыл часы, издавшие чуть слышный, металлический звук.
– Единственный сын!.. Злой… бессердечный… дурной… неблагодарный… и легко сказать: единственный сын!.. Единственный! – простонала больная.
– Это невыносимо! – заметила сиделка, терпение которой, видимо, истощилось. – Она бредила всю ночь, и я не могла спать из-за ее единственного сына! Хоть кастрюли и овощи надоели мне сильно, а это втрое хуже… Ах ты, царь мой небесный!
Нужно заметить к слову, что дородная девушка дебютировала в подвальном этаже замка в качестве помощницы кухарки, а из этого малопочетного звания была обращена в сиделку у постели Рахили Арнольд.
– Единственный сын! – повторяла Рахиль, смотря пристальным взглядом на открытую дверь. – Злодей!.. Бесчеловечный!.. А единственный сын!..
Майор в это мгновение явился на пороге. Он был так высок, так плечист и так статен, что наполнял собой всю амбразуру двери.
Доктор молча сидел в весьма небрежной позе, растягивая пальцы своих черных перчаток; сиделка зевала, прикрывая рот грубыми красными руками; на окне пела птичка, в камине трещал огонь, а в котле, стоявшем на тагане, закипала вода. Никто не заметил присутствия майора, исключая больной: испустив слабый крик и собрав все силы, она соскочила с постели и, бросившись на изумленного своего посетителя, схватила его за ворот; казалось, что она, слабая женщина, хочет вступить в борьбу с этим высоким и сильным человеком.
– А, это вы?! – воскликнула она с безумным взглядом. – Вы первый злодей в мире!.. Зачем вы пришли ко мне?… Для чего вы показываете опять ваше насмешливое, фальшивое лицо… Вы не должны являться мне никогда на глаза, если вы не хотите, чтобы я убила вас!
– Я это предугадывал, – сказал спокойно доктор, – я предвидел возможность этого пароксизма, так как давно заметил, что голова ее не в нормальном порядке.
Сиделка оттащила больную от майора и уложила ее снова в постель; несчастная и не думала сопротивляться ей. Волосы ее растрепались и висели, скрывая наполовину бледное, безумное лицо.
Майор отстранил доктора и занял его место так спокойно, как будто он считал себя другом или родным больной.
– Добрейшая миссис Арнольд, милая миссис Арнольд!.. – произнес он нежно. – Вы не должны тревожиться!
– О, этот страшный голос! – воскликнула больная, заметавшись тоскливо на пуховых подушках. – Этот проклятый голос, который говорил мне так много страшных слов…
– Слушайте, моя дорогая, – перебил ее Варней, – вам не следует говорить о голосах и ломать вашу бедную, усталую головушку под наплывом различных болезненных фантазий; а нужно постараться успокоиться и терпеливо выслушать слова ваших друзей! Я пришел с поручением от сэра Руперта Лисля.
– Сэра Руперта Лисля… сэра Руперта Лисля! – повторяла Рахиль, продолжая метаться. – Единственный сын… он единственный сын!
– Ну, не может ли это надоесть хоть кому! – воскликнула сиделка, обратившись к майору. – Ведь это утомительно!.. Такою она была и во всю эту ночь – скучной, как арифметика.