Случилось так, что леди Лисль была дома в описываемый нами вечер. Она сидела одна в зале, у окна, смотря на шедший в то время дождь, когда дверь внезапно отворилась и в комнату влетела какая-то фигура. Это была сиделка, пробежавшая без оглядки от мансарды до залы.
– В чем дело? Что вам нужно? – спросила леди Лисль.
– О миледи, простите! – ответила ей Бетси. – Бедная больная, миссис Арнольд, миледи, умоляла меня пойти сюда за вами… Она схватила нож и сказала с угрозой, что убьет меня, если я не пойду… О миледи, идите!
– Рахиль Арнольд желает увидеться со мною?
– Да, да, с вами, миледи; она целый день бредила, говоря, что ей нужно очистить свою душу… О миледи, идите…
– Иду, иду, – ответила поспешно леди Лисль. – Бедная женщина!.. Я не могу понять, что ей от меня нужно, но все-таки пойду!
Оливия последовала сейчас же за сиделкой и, войдя тихо в комнату, села с покойным видом у постели Рахили.
– Вот я привела к вам, наконец, миледи, – сказала Бетси Джен. – Не все бы согласились исполнять ваши требования!
– Леди Лисль!.. Леди Лисль!.. – повторяла больная, не приметив Оливию.
– Да, леди Лисль пришла. Если вы недовольны, так вам уж после этого ничем не угодишь.
Рахиль приподнялась на локтях и взглянула на леди.
– Нет, нет, это не та! – закричала она. – Приведите другую! Эта слишком мрачна, и черные глаза ее горят, как будто уголья… я боюсь ее!.. Нет, мне нужна другая!.. Мне нужна та, которая во время моей молодости была со мною похожа! О Господи, спаси и помилуй меня!
– Она говорит о матери моей! – прошептала Оливия, называвшая матерью Клерибелль Вальдзингам.
– Я говорю о той, у которой печальное и бледное лицо и белокурые волосы… о той, что вышла замуж за Режинальда Лисля… которая имела до безумия любимого, единственного сына!.. Бедная леди Лисль!.. Мне нужно ее видеть!
– Вы не можете увидать ее, так как ее нет в Лисльвуде, – ответила Оливия, – но если только вам необходимо сказать ей что-нибудь особенно серьезное, то вы ее увидите через день или два.
– Особенно серьезное? – повторила Рахиль. – Дело идет буквально о жизни или смерти… о спасении души моей… Разве я в состоянии умереть с такой тяжестью на сердце и на совести?
– Но если вы хотите облегчить вашу совесть, то не можете ли сделать это теперь? – заметила Оливия. – Все касающееся миссис Вальдзингам касается меня. Зачем вы не хотите ввериться моей честности?
– Нет! – воскликнула больная. – Вы ведь мне не простите. Ведь вы – его жена… и с вами поступили еще хуже, чем с нею… да, несравненно хуже. Она сможет простить мне, потому что она была моей госпожой, да и знала меня, когда я еще была девушкой, молодой и счастливой… Она простит меня за то, что я хранила эту гнусную тайну, но вы, вы не простите!
– Вы сильно ошибаетесь! Расскажите мне все, и я даю вам слово, что я прощу вам все!
– Вы даете мне слово?! – воскликнула Рахиль. – Но ведь вы же не знаете… вы не знаете сами, что вы мне обещаете… Повторяю вам, что вы не в состоянии простить мою вину. Вы такая надменная… я слышала, что вы древнего рода… Нет, от вас нельзя ждать сердечного прощения!
– Да я же прощу вас, – уверяла Оливия, встревоженная сильно выходками больной. – О, скажите мне все! – добавила она, схватив руку Рахили.
– Так сядьте же и спрячьтесь за кроватную занавеску, чтобы я могла представить себе, что говорю с другой… но сперва отошлите отсюда эту девушку!
– Вы можете идти, – обратилась Оливия к обманувшейся в своих ожиданиях девушке, любопытство которой было возбуждено предыдущей сценой. – Вы можете отправиться, и советую вам не подслушивать нас!.. Сойдите вниз по лестнице так, чтобы я могла слышать, как вы по ней пойдете!
Бетси Джен удалилась, а леди Лисль приготовилась выслушать исповедь, спрятав свое прекрасное лицо в тень занавесок, отчего оно сделалось мрачнее обыкновенного.
Какова бы ни была тайна, выведанная под влиянием горячечного бреда, изливавшаяся в сбивчивых и отрывочных фразах, – она произвела страшное впечатление на безмолвную слушательницу: она вышла из спальной Рахили Арнольд с мертвенно-бледным, почти окаменевшим от ужаса лицом и начала спускаться машинально по лестнице, шатаясь и останавливаясь, чтобы провести рукой по холодному лбу и прошептать с испугом и с жгучей тоской: