При подобных обстоятельствах уклонение от осуществления этих мер не следует расценивать как преступное деяние.
И сама деятельность по отправлению правосудия, и связанная с нею процессуальная деятельность других органов и лиц, и деятельность, посредством которой обеспечивается обязательность процессуальных актов, требуют для своего надлежащего осуществления особых условий. Это главным образом объясняется тем, что все эти виды деятельности протекают в той сфере жизни общества, которая характеризуется повышенным уровнем конфликтности интересов. В наибольшей мере это, конечно, относится к уголовному судопроизводству. Отсюда потребность в усиленной уголовно-правовой охране жизни, здоровья и личной безопасности всех участвующих в этой деятельности лиц. Этим же обуславливается появление норм, непосредственно направленных на защиту таких ценностей, как авторитет судебной власти, честь и достоинство лиц, призванных содействовать суду, независимость судебной власти, процессуальная самостоятельность органов, осуществляющих предварительное расследование, тайна предварительного расследования.
Таким образом, к объекту уголовно-правовой охраны гл. 31 УК РФ нужно относить также общественные отношения, обеспечивающие предпосылки для надлежащего осуществления деятельности по отправлению правосудия, а также деятельности органов и лиц, призванных содействовать суду в осуществлении стоящих перед ним задач и деятельности по реализации результатов правосудия.
Встречаются в юридической литературе и предложения по изменению наименования гл. 31 УК, которая «рассчитана на охрану более широкой сферы общественных отношений — не только правосудия, но и деятельности, осуществляемой в ходе предварительного расследования»[102]. Думается, что к какому-либо уточнению прибегать нецелесообразно. Во-первых, вряд ли можно подобрать столь же лаконичное название. Во-вторых, следует помнить, что ни производство предварительного расследования, ни исполнение процессуальных решений не происходят во имя самих себя. Подобная деятельность есть обеспечение правосудия. Интересам последнего поэтому и причиняется вред (создается угроза причинения вреда) посягательствами, совершаемыми в рассматриваемой сфере.
Сказанное, на наш взгляд, позволяет предположить, что законодатель, обособив в гл. 31 УК ряд преступлений и дав им название «Преступления против правосудия», сосредоточил здесь конструкции преступных деяний, сущностью которых является посягательство на общественные отношения, призванные обеспечить предпосылки, осуществление в рамках закона, а также реализацию результатов охранительной, познавательно-правоприменительной деятельности суда и содействующих ему органов и лиц.
Названным отношениям способны причинить вред не только рассматриваемые нами преступления. Им угрожают и деяния, ответственность за которые предусмотрена статьями, содержащимися в других разделах (главах) Уголовного кодекса, так как они (деяния) либо совершаются после вынесения соответствующего судебного акта и заключаются в невыполнении возложенных на лицо этим актом обязанностей (ст. 157, ч. 2 ст. 169, ст. 177 УК), либо осуществляются с целью воспрепятствовать решению задач или выполнению функций правосудия (п. «к» ч. 2 ст. 105 УК), либо, наконец, хотя подобной цели и не преследуют, но существенно затрудняют или могут затруднить возникновение, развитие процессуальной деятельности (ст. 174, 1741, 175 УК) либо деятельности по обеспечению исполнения уголовного наказания (ст. 321 УК).
Но эти преступные посягательства, в отличие от преступлений, которым посвящена гл. 31 УК, имеют в качестве основного объекта иное социальное благо[103].
Заметим, однако, что, придавая правосудию значение основного или дополнительного объекта уголовно-правовой охраны, законодатель, на наш взгляд, не сумел избежать ряда ошибок.
Одна из таких ошибок заключается в определении законодателем сущности состава легализации («отмывания») денежных средств или иного имущества, приобретенных другими лицами преступным путем.
102
См.: Москвитина Г. А, Некоторые предложения по совершенствованию проекта Уголовного кодекса // Вопросы уголовной ответственности и ее дифференциации (в проекте Особенной части Уголовного кодекса Российской Федерации). Ярославль, 1994. С. 185.
Сходное мнение высказано А. Кузнецовым (см.: Кузнецов А. Совершенствование уголовно-правовых гарантий конституционных прав обвиняемого // Советская юстиция. 1980. №13. С. 4).
103
Автор разделяет позицию теоретиков, считающих необходимым выделять среди нарушаемых отдельным преступлением общественных отношений основные, дополнительные и факультативные объекты. Иначе невозможно объяснить, почему законодательная модель деяния, наносящего ущерб разным социальным ценностям, занимает только одно место в системе Особенной части Уголовного кодекса. Дефиниции для указанных видов объектов впервые предложил Е. А. Фролов (см.: Фролов Е. А. Спорные вопросы общего учения об объекте преступления II Сборник ученых трудов. Вып. 10. Свердловск, 1969. С. 213). Сформулированные ученым определения подвергались критике и уточнениям. Наиболее конструктивно к этому, на наш взгляд, подошел Н. И. Коржанский. Последний, в частности, подчеркивает, что в дефиниции основного объекта важно указать не только на стремление законодателя поставить данное благо под охрану, но и на то, что в посягательстве на соответствующее общественное отношение заключается социальная сущность того или иного преступления. Дополнительным объектом Н. И. Коржанский называет «те общественные отношения, посягательство на которые не составляет сущности данного преступления, но которые данное преступление изменяет наряду с основным объектом», а факультативным — «те общественные отношения, которые данным преступлением в одних случаях изменяются, а в других — нет» (см.: Коржанский Н. И. Объект посягательства и квалификация преступлений. Волгоград, 1976. С. 30-31).