— Его зовут Атас… но только те, кому он разрешает так себя называть. К тому же захочет ли он помочь? Не знаю…
Я знал: захочет. Как-то так вышло, что мне не удалось в свое время познакомить Атаса с Корневым, а затем их взгляды на жизнь настолько разошлись, что оба, прекрасно знавшие друг друга по наслышке, теперь, мягко говоря, не мечтали подружиться.
— Остается выработать алгоритм.
— Чего тут думать! Сейчас звоним из телефона-пулемета, если вдруг хвост… верней, в любом случае, я встаю так, чтоб никто не заметил, какой ты номер набираешь, затем — пехом обратно к «Чернышевской» через Таврический, там на нехоженых дорожках проще будет заметить «хвост», от «Черныша» еще раз звоним, за это время, думаю, он успеет твой адрес… не твой, нужный нам, в смысле, установить… потом едем и грубо познаем обнаженную истину. Или голую правду.
— Лучше правду. Истина — это ведь всего лишь адекватное отражение субъектом действительности, причем, прошу заметить, «вне и независимо от сознания». Так считают философы. Лучше бы, чтоб Настя сказала правду сознательно.
— Ты опять начинаешь? Кстати, хотел спросить… что ты там утром про стригулярность завернул?
— Неужели не понял? Элементарный софизм о генетической связи понятий внебытийного уровня.
Мне показалось, что Гаррик вновь был готов или задуматься, или впасть в истерику, поэтому я быстро продолжил:
— В твоем алгоритме одна ошибка. Номер телефона-то у меня дома, в памяти аппарата. Так что мы сейчас, словно и не подозреваем о хвосте, едем ко мне, на Комендань — кстати, это же поможет нам установить, действительно ли за нами следят, — а затем телефонируем от меня Атасу. Я не думаю, чтоб «Астратур» прослушивал мой телефон.
Мы наконец-то вышли из Настиного подъезда, тормознули на Тверской тачку, и все завертелось.
Чудесный солнечный денек, уже который по счету — нынче погоду делают лукавые синоптики, а им все равно нет дела до летальных заморочек, — сухой асфальт, приятный во всех отношениях водитель, согласившийся ехать не слишком быстро… все это могло показаться чудесным! Если б за нами и впрямь не следили.
Аккуратненькую белую «пятерку» мы обнаружили еще на набережной. И грустно замолчали.
И не нарушали предпохоронной тишины до самого моего дома. Даже траурный хит новорусской эстрады, «Плачет девочка с автоматом…», из приемника в машине не мог поднять нам настроения. Когда такси подкатило к моему подъезду, а белая «пятерка» от большого ума въехала следом во двор и лишь в последний момент успела тормознуть якобы совсем в другом месте, мы с Гарриком сумели собраться и выйти из машины спокойно, с достоинством, неторопливо подняться по лестнице… Только когда за нами захлопнулась дверь парадной, мой друг, коллега и соучастник не выдержал.
— Быстрей! Быстрей!
— По-моему, глупо торопить бездушный агрегат типа лифта. Он тебя не услышит.
— Но какие козлы! Какие козлы! — возбужденно продолжал подпрыгивать Гаррик. — Какая тупая слежка! Как мы их вычислили!
— Если ты будешь прыгать в лифте, мы застрянем, — предостерег я его печально.
Есть причины для кручины, как говорится! Он был прав. Действительно, за нами следили настолько бездарно, что я начинал верить, что и у киллеров «Астратура» столько же профессионализма. Такие… хорошие люди… вполне могли и не выбросить ствол, и недо-стрелить Василиваныча, и промазать по мне… хотя меня, может быть, все же был приказ только испугать и подставить для сговорчивости, чтоб меня «не мучали этические моменты». Эх, Игорь, Игорь! Моя наивность объясняется только инфантильной верой в силу старой дружбы…
Атас узнал меня сразу, и оказалось, что он уже в курсе основных перипетий дела.
— Слыхал я, понаехали в город горячие южные парни. Сидят в «Эг-ноге» с самого открытия. И уже предъявили твоим дружкам-мафиози ультиматум, а с тобой вроде бы очень хотят поговорить милицейские!
Мне подвернулась шальная мысль, и я оседлал ее, словно ежа. И подскочил, естественно.
— Гаррик! — закрывая ладонью трубку, с жутким свистом шепнул я дорвавшемуся до моих запасов «Русского принца» журналисту. — Взгляни на улицу, во двор, там, у подъезда, никого не маячит? Чтоб больше смахивал не на «астратуровца», а на милицейского?
— Да что ты, Якубовский, что ли, чтоб за твоей квартирой слежку следить? Не мешай мне твою водку бодяжить… и бодягу керосинить!
Он нуждался в успокоительном!