— Лезвие!
И, казалось бы, так не работает. Без обращения к Системе, без самой Системы, но в пространстве вдруг возникло то самое Лезвие, совсем таким же пользовалась Пташка, свистнуло, блеснуло перед моим носом — и в следующий миг Карья заорал визгливо и невозможно громко. Меня больше ничего не держало, а отрезанная рука мягко шлепнулась на пол. Прийти в себя было сложно.
— Назад! — так же строго потребовал Киреус. Его потряхивало, он держал Пташку за руку и жался к ней, но готов был продолжать нападение.
— А ну успокойся, глупый ребенок! — зашипел Церкуе. — Хочешь отправиться домой, так я это устрою! Помнишь, как тебя нашли, помнишь, что ты сделал?! Помнишь, что с тобой будет, когда ты вернешься, а?!
— Не хочу домой, нет-нет, — его губы дрогнули, кажется, Киреус был на грани истерики. Церкуе явно пытался его шантажировать. — Но и Сола… Не смей обижать Солу. И остальных! Они хорошие, угощают пирожками и булочками. Они не такие как я. Они хорошие. Да, их обижать нельзя!
Вселенная, что он городит? Что он мог натворить? Кажется, Пташка тоже не знала, судя по шоку на ее лице. Да и если бы натворил, он же ребенок. По орионским законам его все равно не накажут, у них система должна быть отлажена, дети — ценность и все такое, даже если детям лет сорок уже. Ну, отдадут в школу, будут вести беседы, психолога приставят или тренера, родителям по головам настучат, может, даже опеку назначат. Но уж точно не казнят или в тюрьму не посадят. Он же даже не подросток по их меркам!
— Возьмите его, но аккуратно, — скомандовал Церкуе модификантам. Те до сих пор особо не вмешивались, только по сторонам глазели, как если бы им было все равно, что вокруг происходило. Но на приказ командира отреагировали, направились к нам.
А мы отступали медленно, но верно к первой яхте. Это показалось мне шансом, я дернула Пташку за руку и кивнула в сторону корабля. До него было совсем близко, я его не рассматривала из-за странной конструкции, таких я еще не видела. Но яхты часто делали по чертежам будущего владельца, так что удивляться было нечего.
— Киреус, нам надо туда, — постарались мы его убедить, что двигаться нужно в сторону корабля. Он кивнул, а потом сделал что-то и вовсе невероятное. Схватил нас за руки и объявил:
— Ускорение!
И мы помчали. Ноги бежали, сердце билось, а в голове скакали мысли: как, как он мог использовать способности на других? Это же невозможно! Это никак не возможно! Настолько же невозможно, как и использование способностей без Системы. Но мы бежали, значит, была какая-то лазейка, какое-то условие, талант, дополнительное оборудование. Впрочем, все равно, главное — спастись!
Мы оказались у корабля в считанные секунды, модификанты уже были близко. Я на ходу достала прибор Пташки, попыталась совместить его с корабельным замком, но не нашла его ни в одном из привычных мест. Что за нововведение?
— Открывайся, открывайся, — ударила я ладонью по стенке корабля. Руку тут же закололо, как будто я поймала разряд статического электричества. По кораблю пошла рябь, но, может, мне показалось.
— Огонь! — прокричал Киреус, пытаясь оборонять тонкий мостик — метра полтора в ширину — к кораблю, у которого мы застряли. У него мало что получалось, все же модификанты были взрослыми и подготовленными, а он… Чем больше он расстраивался, тем хуже было с концентрацией и, соответственно, хуже было со способностями. Кажется, остриевцы это тоже поняли, остановились и начали над малышом насмехаться, сыпать угрозами… А потом вдруг двое из них достали шнуры и ножи и кинулись к нам. Это было страшно! И для беспомощных нас с Пташкой, и для мелкого Киреуса…
Вдруг вход в корабль открылся, и мы завалились внутрь.
Еще вдруг нечто большое беспросветно-черное, отвратительно-ужасное на четырех, а может, и шести лапах выскочило из-под моста, вцепилось где пастью, где когтями в остриевцев и утащило их за собой.
Модификанты тоже чувствовали страх, их остатки ринулись прочь. Что-то кричал Церкуе, звуки двоились, но четче всего были крики ужаса и боли. Потом то черное и жуткое выпрыгнуло на свет — красное освещение придавало ему еще больший ужас. Кажется, Церкуе что-то этой штуке говорил, что-то доказывал, о чем-то просил или даже умолял, но — раз — и зеленая ригеллианская голова покатилась по полу. Нечто успокоилось, переступило с лапы на лапу — показалось, что их даже не шесть, а восемь или десять. Жутко, очень жутко. И направилось к нам.