Такая историческая схема и оказывается неверною. Она неправильна уже потому, что как бы язык ни был своеобразен в своем развитии надстроечной категории, все же он увязывается с основною периодизациею своего общественного базиса. Так, прежде всего, национальные языки не могли появиться раньше оформления наций, народные языковые массивы не могли образоваться прежде оформления народностей в путях их схождения хотя бы на грани формировании государственного строя, так же как племенные языки не имели места до образования племен. Правда, пути схождения языков различны в различные периоды, и благодаря экономически обусловленному общению может итти и сближение разрозненных языков еще в до-классовом обществе, в котором мощным фактором в том же направлении могла служить и экзогамия, но все же государственный язык невозможен до оформления государства. И если французский язык есть наследие уже французской государственности, то до образования Франции на территории Западной Европы не было и французской речи, а тем более не было и его праязыка, поскольку до оформления государства в границах Франции население ее переживало еще родовой строй с раздробленными племенными союзами, носителями разрозненной племенной речи.
Историческая схема обращается, таким образом, в другую сторону с резким противоречием той, каковая построена и поддерживалась господствующим направлением в лингвистике. В противоположность ей обостряется у лингвиста же внимание и на исторический процесс общественных перестроек вне зависимости от того, насколько полно и насколько разнообразно отражает в себе язык происходящие в базисе смены. В связи с этим коренным образом должен перестроиться и сам подход к классификации языков.
Прежде всего, не подлежит сомнению, что ныне существующие языковые группировки вовсе не изначальны. Они оформляются в процессе исторического развития, и выяснение места их в этом процессе вовсе не уточняется традиционными поисками пра-языков. Именно поэтому индо-европеистические построения и оказались крайне упрощенными и вовсе не обоснованными на чрезвычайно сложном ходе истории.
С другой стороны, перестраиваясь в лингвиста-историка, языковед нашего времени неминуемо выходит за узкие рамки привлекаемого индо-европеистикою материала не только в ширину, с привлечением диалектов и говоров, но и в глубину в пределах досягаемого материала, хотя бы по сохраняющимся в нем пережиткам предшествующего иного состояния. Такое расширение представляется необходимым, во-первых, потому, что история языка вовсе не ограничивается периодами одной только письменной речи и кроме того вовсе не полностью в ней представлена. Письменная речь, к какой бы древности она ни относилась, не создает впервые выраженного в ней языка, а лишь передает уже наличные его нормы, создавшиеся задолго до работы писца. Ввиду этого, исследователь, приступая к анализу речи письменного памятника, как к неоспоримому историческому документу, не сможет понять структуры речи его источников без установления корней изучаемого периода самого исследуемого памятника. Историческая его характеристика останется неуловленною без постановки вопроса о содержании предшествовавшей ему бесписьменной речи и самой качественно иной письменности предыдущей ступени, давших и строй исторически зафиксированного языка и схему исторически начертанного письма. Следовательно, история развития речи, необходимая в своем уяснении для правильной постановки проблемы классификации, должна браться во всем охвате всего досягаемого исторического процесса.
Именно это и отметил Н.Я. Марр в своей речи на ноябрьской сессии Академии 1932 г. По его словам
«мы вклинились в разгар социалистического строительства, не только назревшего за это время исторически, но и реализуемого в гигантских стройках материального производства на хозяйственном фронте, и связанное с ним идеологическое производство, в частности, мы свидетели сдвигов в языке и мышлении в путях максимального содействия и качественного повышения производства и втянутым в него, вслед за рабочим классом, крестьянским массам и всем трудящимся в перевооружении для работы по-новому. Независимо от указанной целевой установки наш метод исторического изыскания ведет всегда от близкого к дальнему, от родного к чужому, от известного к неизвестному, в языках – от новых к старым, от устных живых к так называемым мертвым письменным – классовым (в классовых же переделках иногда они и ныне бытовые – первобытного общества), в области материального производства – от памятников материальной культуры позднейших и современных бытовых к древним и древнейшим»[2].