вырастет, но и этих земель было мало. И вот посмотрите — парадокс: в 1932
г. нечерноземная, потенциально бедная по хлебу Россия выращивает богатый
урожай, а черноземная Украина и казаки голодают, потому что не сеют. В
чём причина?
Конечно, хохлы – народ упёртый, но не совсем же идиоты. И они
прекрасно понимали, что их борьба бессмысленна – никогда не будет над
ними такой власти, которая не брала бы с них налоги. Не платить налоги
могут только захватчики, но кто их потерпит? Кроме того, украинцы и казаки
не могли не понимать, что, не сея, они доиграются и начнут голодать.
Почему же, понимая все это, они в 1932 году засеяли едва треть? Немного о волах
Я уже писал в своих книгах и статьях, что из-за легкости земли
нечерноземной и предстепной черноземной России землю пахали лошадью и
сохой, плуг в этой части России по тем временам был малополезным
излишеством. А степные черноземы Украины и казачьих областей России
всегда пахали на волах (или, как их там называют, быках) и только плугом.
Вот «Поднятая целина» Шолохова, если вы внимательны, то увидите,
что казаки пашут под хлеб только быками, и даже бабы знают, сколько быков
нужно, чтобы поднять залежь или целину – «крепкую землю»:
«- Я не знаю, сколько у вас на Дону вспахивают одним плугом за осень
под зябь...
- С ночи до ночи держись за чапиги – и десятин двенадцать до зимы
подымешь.
- Хо! Двенадцать? А ежели крепкая земля?
- Чего вы там толкуете? – пронзительный бабий голос. – В плуг надо
три, а то и четыре пары добрых быков, а откель они у нас? Есть, да и то не
у каждого, какая-то пара зас..., а то все больше на быках, у каких сиськи.
Это у богатых, им и ветер в спину…
- Не об этом речь! Взяла бы подол в зубы да помолчала, - чей-то
хриповатый басок.
- Ты с понятием! Жену учи, а меня нечего!
- А трактором?..
Давыдов выждал тишины, ответил:
- А трактором, хотя бы нашим путиловцем, при хороших, знающих
трактористах можно за сутки в две смены вспахать тоже двенадцать
десятин.
Собрание ахнуло. Кто-то потерянно проронил:
- Эх... мать!»
47
А теперь о том, куда делись эти быки, которых надо было по шесть-восемь на плуг.
«С легкой руки Якова Лукича каждую ночь стали резать в Гремячем
скот. Чуть стемнеет, и уже слышно, как где-нибудь приглушенно и коротко
заблеет овца, предсмертным визгом просверлит тишину свинья или мыкнет
телка. Резали и вступившие в колхоз, и единоличники. Резали быков, овец, свиней, даже коров; резали то, что оставлялось на завод... В две ночи было
ополовинено поголовье рогатого скота в Гремячем. По хутору собаки начали
таскать кишки и требушки, мясом наполнились погреба и амбары. За два
дня еповский ларек распродал около двухсот пудов соли, полтора года
лежавшей на складе. «Режь, теперь оно не наше!», «Режьте, все одно
заберут на мясозаготовку!», «Режь, а то в колхозе мясца не придется
кусануть!» - полез черный слушок. И резали. Ели невпроворот. Животами
болели все, от мала до велика. В обеденное время столы в куренях ломились
от вареного и жареного мяса. В обеденное время у каждого – масленый рот, всяк отрыгивает, как на поминках; и от пьяной сытости у всех посовелые
глаза…
… - Ты меня-то будешь слухать? - ожесточаясь, спросил Размётнов.
- А то как же! Конечно, буду. Сейчас.
Давыдов принес из кухни глиняную чашку с холодными щами, сел. Он
сразу откусил огромный кус хлеба, прожевывая, гонял по-над розоватыми
скулами желваки, молча уставился на Размётнова устало прижмуренными
серыми глазами. На щах сверху застыли оранжевые блестки-круговины
говяжьего жира, красным пламенем посвечивал плавающий стручок
горчицы.