Последователей теории контагии высмеивали по вполне объективным причинам — недоказуемо. Да кто видел этих болезнетворных скотинок? Средневековая схоластика и подчиненная ей прикладная наука основывались на эмпирическом познании мира: опыт, опыт и еще раз опыт, умноженный на христианское вероучение. Если исследователь не наблюдает некое явление, значит, этого явления с большой вероятностью не существует — Господь Бог исключение, ибо Он есть существо по умолчанию непознаваемое.
«Исцеление больного», фреска 15 века.
Миазматическая же теория как раз подтверждается на практике. От болота смердит? Еще как смердит! Нездоровые испарения имеют место? Ну конечно же! Вероятность заболеть, проживая в нездоровой атмосфере болот, выше? Да, это очевидно каждому ребенку!
Доктор в защитном костюме и маске против чумы, 17 век.
История сохранила для нас десятки изображений врачебных масок периода Черной смерти — в форме клюва. Значительная часть гравюр и рисунков относится к более позднему периоду, то есть к XVI и XVII векам, когда чума вернулась, но истоки появления столь своеобразного костюма относятся к великой эпидемии 1348 года, и причиной появления клювовидной маски «чумного доктора» оказалась именно миазматическая теория.
Дурной воздух? Отлично, от зловредных испарений можно защититься, и сделать это весьма просто: в «клюв» укладываются целебные травы и ароматические смеси (к примеру, ладан, лепестки роз или лавровый лист), сквозь них проходит воздух, которым дышит такой вот «врач»; ядовитость миазмов, несомненно, снижается. Если угодно, мы наблюдаем своеобразный прототип противогаза, да только помочь клювовидная маска никак не могла — штамм чумы, поразивший тогда Евразию, оказался настолько вирулентным и высококонтагиозным, что требовался костюм полной биологической защиты образца XXI века.
Когда Черная смерть принимала бубонную форму, у больного был пусть и небольшой, но шанс — особенно если рядом оказывался лекарь, хоть самую малость разбирающийся в хирургии. Даже самый обычный цирюльник, занимавшийся кровопусканиями в бане-этюве, был способен вскрыть банальный нарыв, и, что характерно, во время эпидемии люди очень быстро поняли, что бубоны (то есть воспалившиеся лимфоузлы, пораженные чумной палочкой) вполне сродни невинному фурункулу — надо сделать надрез, выпустить гной и тем облегчить страдания зараженного. Иногда помогало, но чаще всего — нет. Особенно если учитывать, что с гноем из бубонов выходили и бесчисленные бактерии чумы, поражавшие всех находившихся рядом.
С легочной и септической формой Черной смерти дело обстояло совсем безнадежно: шанс выздороветь — один на миллион. О неслыханной скоротечности чумы свидетельствует хроника одного из францисканских монастырей в Авиньоне, тогда — папской столице. На вечерней мессе несколько монахов уже были больны, а когда братия разошлась на ночной отдых в спальни-дормитории, никто и предположить не мог, что к заутрене почти никто не поднимется: всего за одну ночь в монастыре умерли около семисот монахов и послушников. Подобная статистика невольно наводит дрожь: столько смертей в такой сжатый срок.
Папа Климент VI прекрасно осознавал всю чрезвычайность ситуации и, в противовес распространенным стереотипам о косности и консерватизме Римской Церкви, пошел на экстраординарные по своим временам меры: против канонических правил разрешил вскрывать трупы для выяснения причин смерти (понятно, что никаких результатов эти исследования не дали), а когда стало ясно, что городские кладбища неспособны вместить столь невероятное количество умерших, освятил воды реки Рона, куда начали сбрасывать покойников.
Опять же, ни до, ни после описываемых событий Римскокатолическая церковь ничего подобного себе не позволяла — впрочем, папа Климент руководствовался вполне прагматическими соображениями: похоронные команды, копавшие «чумные рвы» за городом, сами вымерли едва не наполовину, инфраструктура не справлялась, хоронить умерших было некому. Так почему бы не использовать в качестве братской могилы реку?
Мы неоднократно подчеркивали очевидный факт: человек эпохи Средневековья не был тупым или недальновидным, его беда состояла в научном невежестве, помноженном на глубочайший мифологический, религиозный и фольклорный менталитет. Кроме того, устоявшиеся воззрения, проповедуемые священниками или людьми учеными, зачастую приводили к удивительным для нас казусам.