Губы Анастасии дрожат, пальцы рук белеют от напряжения.
Нечасто видится ей этот странный туман, которого воочию она на Поляне ни разу не замечала. Да после многими ночами снятся незапоминающиеся сны, оставляя чувство невыразимой тоски, а внутренний слух слышит иногда такое, что и на язык человеческий не перевести. Как след самолета в небе: сам самолет пролетел давно, не видно и не слышно его, а след все белеет, указывая куда-то за горизонт, рассыпаясь медленно, неторопливо, сам по себе. Глядя на этот след, никто не скажет, кто и зачем его оставил, какие радости и страхи таили в себе пассажиры самолета.
Не только печаль оставлял после себя загадочный туман, обнимающий березу. Еще он крепил надежду, будил ожидание встречи. И еще приходил ужас перед чем-то, доводящий до исступления.
В такие тяжкие минуты проклинала себя Анастасия, свою нескладную жизнь, которая могла бы повернуться по-другому. И почему Захар Беркут так невовремя отправился в школу милиции, и почему он не провалился на экзаменах?
Становилось легче, и Анастасия отгоняла слабость, вспоминала Юрия и свою верность. Верность оставшемуся в невозвращаемой юности. Невозвратимой... Но нет! Нет, нет и нет! Пропавшие без вести возвращаются, это Анастасия помнила твердо.
Ляхов Юрий Герасимович... И почему он так крепко запал ей в душу, почему она вся живет ожиданием его? Ведь, как оказалось однажды, она его и не помнит почти. Открытие потрясло ее. Она не выходила из своей пятистенки, отстроенной еще до Великой войны, дня три, все пыталась вспомнить его лицо, его манеру разговаривать, его любимые блюда, одежду... Ничего в памяти не находилось. Убрать единственную фотографию, - и совсем ничего не останется. Пустота! Анастасия прижимала к груди холодное стекло и шептала что-то нежное и бессловесное. Как признаться себе в любви к пустоте? Ведь только язычник способен любить холодный камень, неживое, и поклоняться ему.
Поляна всегда напоминала ей уходящее в бездну памяти. Только на Поляне звучал знакомый голос: "Что бы ни случилось... запомни, что бы ни случилось, я вернусь. Я вернусь. Ты дождись меня, Настя... Дождись..."
Проходили годы, голос звучал не тускнея. Оживали воспоминания. Те самые воспоминания, что не хотели к ней приходить там, внизу, в Боровом.
Она обнимала березу и ясно виделся день, когда Юра поранил себе правое плечо. Втроем, как всегда с Беркутом, они ныряли в Чистую с крутого откоса, под которым в глубокой прозрачной яме водились раки. Есть ли они там сейчас? Кто мог знать, что с берега прямо в ту их яму кто-то бросил ставшую ненужной сломанную косу?
Она искала и рвала морщившиеся от сопротивления листья подорожника, Захар распускал на полосы свою рубашку. Остался шрам, который Юра любил всем демонстрировать, считая, что настоящий мужчина обязан иметь шрамы. Он очень хотел стать настоящим мужчиной.
...Уж и не помнит Анастасия точно, с какого дня-месяца такое повелось: как ей становится невмоготу, одевается она, выходит из дому, закрывает двери-калитки, поворачивает направо и идет к лесу. Через пятьдесят шагов кончается Республиканская, главная улица села, и начинается тропинка, что крутым изгибом выводит через лес на шоссе. До шоссе далеко, километров пять-шесть. А на самой излучине-изгибе тропинки - ее Поляна. Отрываясь от села, тропа проходит между дубов, кленов, белых тополей и берез, пока не достигнет высоких кустов колючего боярышника, стражей Поляны. Дальше тропинка, поднимаясь по склону холма, пробирается через редкие невысокие кустики шиповника, оставляя их по левую руку. А справа, - густые заросли красной смородины. Анастасия машет им рукой и идет дальше. На другом склоне растет сладкая малина, красная и белая; не доходя до малинника, она останавливается у громадного, почти в ее рост дубового пня. От него она по густому разнотравью сворачивает с тропинки направо, к светящейся навстречу березе. Там, у березы, ее место. Их место...
Поласкав березу словом, погладив ее упругую девичью кожу, Анастасия садится, чувствуя спиной теплоту ствола. Слушая ласковый шелест листьев, она закрывает глаза и сидит так долго, успокаиваясь и обновляясь. Сквозь опущенные веки она по-прежнему четко видит все кругом. Поляна ничего не скрывает от нее.
Бывало и так, что Поляна сама звала ее.
Так сложился ее ритуал, ее обряд, ее великая тайна. Так Анастасия создала свою личную религию, в центр которой поставила пропавшего на войне, окутав уходящий зыбкий его образ затверженными воспоминаниями, крепнущей верой, всем тем, что давала ей странная связь с жизнью Поляны на Ведьмином холме, всего в двух тысячах шагов от северной окраины Борового, где стоял уже более полувека дом Погодиных.