– Eh bien qu’est ce qu’il y a?416 – холодно оглянувшись, как бы не узнав, сказал офицер.
Пьер сказал про больных.
– Ils pourront marcher, que diable,417 – сказал он, отворачиваясь.
– Mais non, il est à l’agonie,418 – сказал Пьер.
– Eh bien, on le laissera là où il est,419 – сказал офицер.
– Il faudrait au moins…420 – начал было говорить [Пьер], как вдруг офицер, грубо обругавшись, крикнул на него и велел солдату отвести его на место.
– Allez à ce qui vous regarde, faites vos paquets et marchez, voilà tout.421
<Пьер вошел в балаган. Каратаев, собравшись, прощался с больным солдатом. Все уже были готовы и прощались с остававшимися солдатами>
* № 266 (рук. № 96. T. IV, ч. 2, гл. XII—XIV).422
Одно последовательное занятие Пьера за это время, кроме внутренней работы мысли, состояло в наблюдении признаков общего положения французов – той таинственной силы423 порядка, которая его водила из места в место, привела на казнь, спасла от смерти и бросила в балаган пленных.424 Не отдавая себе в том отчета, Пьер непрестанно внимательно следил за этим порядком – за этой силой, управлявшей его судьбой, и в последние дни сентября заметил, что425 эта сила стала ослабевать, в ней проявилось колебание, нерешительность, и Пьер стал верить в то, что время разрушения этой силы порядка – и вследствие того его освобождения – близко.426
В конце сентября слышно было про передвижения французских войск – в одно утро слышались выстрелы недалеко, в это же время стали пленных кормить хуже, и французы караульные обирали сапоги с пленных. И с Пьера сняли его тонкие, прорванные сапоги. Заболевшего пленного солдата не взяли в гошпиталь, а он умер тут же. Прежде охотно рассказывавшие Пьеру караульные об общем ходе дел – о завоевании Петербурга, о богатствах, найденных в Москве, о зимовке в России, теперь или молчали, или сердились, когда Пьер спрашивал их о том, что слышно было. – 1-го октября все караульные пришли с сапожным товаром и427 холстом, который они получили накануне, и пленные солдаты,428 умевшие шить и тачать, были засажены за работу. Везде на поле видны были выдвигаемые повозки и передвижения войск, и никто ничего не429 говорил им, но все пленные были убеждены, что французы выходят на днях из Москвы430 и что их погонят431 тоже.
Все стали собираться к выходу – т. е. прилаживали себе, как могли, платье и обувь. Пьер, служивший переводчиком перед французскими офицерами за всех своих товарищей, 2-го октября от имени товарищей объявил французскому офицеру, что пленные просят, чтобы им возвратили их отобранное платье и обувь, что они слышали, что их ведут с армией, а что в таком положении они идти не могут. При этом Пьер указал на свои босые ноги.
Караульный офицер, немец (последнее время караул держали вестфальцы), полагая, что пленным объявлено выступление,432принял участие в пленных и обещал донести об этом начальству. Заинтерес[ованный] знанием немецкого языка Пьером, он расспросил его, кто он и как попался, и обещал донести и о нем особенно. Но тут Пьер заметил, что прежнего порядка не существовало. Добросовестный немец, взявшись за дело, исполнил обещание. Вечером, прийдя к Пьеру в балаган, он сообщил ему о нем лично, что нельзя было по спискам добиться того, кто он и где, как взят и что о всех пленных ничего не известно. При этом немец433 дал Пьеру три рубля ассигнациями, которые Пьер с благодарностью принял.
Несмотря на то, пленные готовились к выступлению, и Каратаев, умевший шить сапоги и платье, работал по ночам со свечой, которую давали ему. Из цибикового ящика, который ему принес француз для подшивки подметок к своим сапогам, Каратаев сшил обувь вроде башмаков Пьеру.
Погода стояла ясная, теплая, тихая – так называемое бабье лето. Весь лист уже обвалился с деревьев, трава засохла, всё приготовилось к зиме, а небо434 было теплое, голубое и солнце грело, как летом435. Трава и почки деревьев и вся природа как будто не знали, что им делать, ждать или распускаться. То чувство ожидания и страха, которое было в душе Пьера, усиливалось этой погодой, которая выражала то же чувство нерешительности и ожидания.
424
426