Внутри тоже горели два факела, еле освещая небольшое помещение с полукруглым потолком и заложенными готическими окнами. Посередине комнаты стоял монолитный гроб. На каменном выступе около него полулежал скелет в истлевшем погребальном платье и с венком из давно высохших цветов на голове, а на груди его покоился еще один скелет в выцветшей тёмно-зелёной куртке с полами.
― Неужели это Ромео и Джульетта? – Валери подошла поближе. Голова Ромео лежала на груди Джульетты, и девушка обнимала любимого за плечи, – застыли в этом миге любви навечно.
Сердце Романа сжалось в груди. Сколько раз он читал эту трагедию в детстве и не мог понять, почему же так получилось, почему они не сумели найти другой выход, почему самая известная в мире история о любви закончилась так печально. И сейчас что-то шевельнулось в нём, что-то новое.
В склепе почти не было никаких вещей, кроме разбитой склянки из-под яда, лежащей в ногах у скелетов, и кинжала с остатками тёмной крови на острие, брошенного на крышке каменного гроба.
Роман подошёл к Ромео и Джульетте. Паутина укрывала их словно плетёным одеялом.
― Ты думаешь, что вещь, которую мы ищем, находится здесь? – Валери стала оглядывать склеп и проверять каменные углубления в стенах.
Шекспировед пригляделся к левой руке Джульетты, которая лежала на руке Ромео. На безымянном пальце что-то сверкнуло. Роман осторожно снял паутину. Потускневшее золотое кольцо с вензелями после стольких веков оставалось на месте. Сердце защемило ещё сильнее. Он дотронулся до кольца, от него исходило приятное тепло. Роман аккуратно снял реликвию и положил на ладонь.
― Это оно, Валери, – девушка, осматривающая склеп, быстро подбежала к шекспироведу.
― Почему-то не могу смотреть на него спокойно, – тихо сказала она и вытерла слезу, появившуюся в уголке глаза, – кольцо принадлежит Джульетте?
― Посмотри, это Обет, – Роман показал на нетронутую временем гравировку внутри:
«Тебе из всех созданий принадлежит моё сердце до самой смерти»
― Очень символично, – прошептала Валери, – но откуда ты знаешь, что именно его ищет сам Шекспир?
Роман знал. Среди вензелей на кольце затерялся один маленький знак, который заметил намётанный глаз, привыкший видеть самые мелкие, но важные детали.
― Здесь инициалы, монограмма, специально выгравированная под стиль остальных вензелей. Такую очень легко не заметить: «Э» и «Х». Жену Шекспира звали Энн Хатауэй.
― Невероятно! А ведь действительно! Как ты это заметил? – Валери всплеснула руками. Прикосновение к тайне жизни английского поэта заставило её трепетать от восторга.
― Знаешь, он женился на Энн, когда ему было восемнадцать, а ей двадцать шесть. Ученые спорят до сих пор, была между ними любовь, или же она соблазнила Шекспира и, забеременев, заставила его заключить этот союз. Но сейчас, когда смотрю на кольцо и на Ромео и Джульетту, кажется, что невозможно описать такую любовь, если не познал её сам, – Роман провёл пальцем по золотой реликвии и грустно взглянул на скелеты, лежащие у гроба, – в любом случае, эта вещь важна для Шекспира. Это то, что он хотел забрать с собой на тот свет и хранить вечно, а значит, он любил Энн. Я хочу в это верить.
― Я тоже верю, – сказала Валери, положив обе руки на сердце. Ей показалось, что она почувствовала на мгновение то, что ощущали Ромео и Джульетта, Шекспир и Энн, – мне хочется верить в такую любовь.
Роман открыл деревянную коробочку и аккуратно положил кольцо рядом с пером и овальным портретом.
― Давай возвращаться, нужно рассказать Детективу о том, что мы здесь нашли, – Роман захлопнул крышку хранилища и бросил последний взгляд на тех, кого он теперь понимал. Если существует настолько сильная любовь, то смерть для неё не страшна.
Когда Роман и Валери вышли из склепа, приятный летний ветерок, несущий сладкий запах цветов, коснулся их лиц. Туман рассеялся, и они оказались на балконе. На том самом балконе с фигурными каменными столбиками. Его обвивал зелёный плющ, а на сцене, где до этого стоял склеп, выросли деревья и цветы, как в саду. Вышла луна и пролила свой серебряный свет на балкончик.
― Что это за волшебство?! – удивилась Валери, ведь обычно туман не приносил ничего столь прекрасного.