Глава 1
Санька
Не смогу, знаю, что не смогу, но продолжаю упрямо идти вперёд. Солнце, отражаясь от множества луж на асфальте, ослепляет. Я поднёс руку к лицу, потёр глаза – кажется, стало видно получше.
Надо решиться. Обязательно сегодня. Ещё один невыносимо томительный день, а за ним и тягостную почти бессонную ночь мне уже не выдержать. Сначала, сидя на лавочке в сквере и ожидая знакомую фигуру – он появляется на пороге высотки около полудня – потом быстром шагом за такой знакомо-незнакомой спиной, провожая до небольшого домика в переулке у реки. Чтобы Павел выходил из дома потом, после ланча, я не видел, но упорно стоял у парапета моста до тех пор, пока ещё мог различать в темноте прямоугольник его двери.
Только бы не заметил! Я ещё не был готов. Хотя за столько лет мог бы и подготовиться...
Только бы он не заметил меня.
На второй день я решил ещё и встречать его перед работой – с самого утра занимал лавочку в сквере. Мне было необходимо видеть его лицо, пусть и издалека. Несчастные пятнадцать минут, провожая до его дома, и только спина... это слишком мало.
Хоть бы не заметил. Я решусь... скоро.
В первый день, вечером, вернувшись в гостиницу ни с чем вымотанный, пошёл в душ. Я стоял под горячими струями в душевой кабинке, как внезапно появившаяся шальная мысль, буквально, выбила почву у меня из под ног: я пошатнулся и, вцепившись рукой в вентиль, чтобы не упасть, случайно пустил кипяток. "А вдруг я совершил ошибку, не подойдя к нему сегодня?" Горячо! Отпрыгнув в сторону и врезавшись плечом в стенку душа, я дотянулся до общего крана подачи воды и, вырубив его, задумался. И как я не сообразил раньше? Кожа горела, но это не мешало мне раз за разом прокручивать в голове ненавистную, мгновенно состряпанную моим воображением картинку: я ухожу, а ближе к ночи открывается дверь его дома и он выходит, чтобы пойти в клуб, ну или ещё куда, туда, где он будет не один, где он будет с кем-то... Представлять дальше я не решился.
Совершенно обессиленный стягиваю полотенце с вешалки, в руке доношу его до кровати и сажусь на мягкое серое покрывало. Капли воды холодят кожу... "Возвращаться к его дому сейчас нет смысла, он наверняка уже ушёл. И зачем я так рано покинул свой пост? Хотя, почему обязательно он должен куда-то уйти? Почему?" Я чувствовал себя разбитым.
Мой номер выглядел достаточно аскетично, если не бедно – всё вокруг было серым. При заселении это произвело на меня впечатление: почему-то я решил, что именно этот номер с минимумом мебели поможет мне оставаться спокойным, а серый цвет охладит голову. Сейчас же глядя на серый плюш, на котором я сидел, на серый абажур, на обои в серебристо-стальных полосках, на палас цвета асфальта с синим кругом посередине я физически ощущал, как на меня накатывает серая-серая тоска, давит, накрывает, словно каменной плитой. Правая рука дёрнулась к карману... на месте.
На второй день я ушёл с уже исхоженного вдоль и поперёк моста только ближе к трём ночи, поняв, что теперь Павел вряд ли куда пойдёт. Гостиница была недалеко, и через двадцать минут я отключился на своей серой мягкой подстилке. Спать мне осталось не больше четырёх часов – утром меня ждала моя лавочка в сквере. Но и эти часы я не отдыхал, а мучился: сначала, я как проваливался в темноту, туда, где (наконец, спасение!) нет ничего, потом вздрагивая, снова ощущал себя на этом чёртовом сером покрывале. Пытался снова – туда, в темноту. И опять – покрывало, номер…
Так хотелось подойти ближе, заглянуть в лицо... Я прибавил шаг. Теперь немного другое, но всё такое же родное: "Хочу увидеть тебя, близко-близко! Посмотреть в твои глаза... Ты умел смотреть так ласково".
Прошло столько времени! Столько... Шесть лет. И ещё пара недель. Я как-то хотел подсчитать точное количество дней, дней без Него, но испугался. До дрожи, до сжатых на баллончике пальцев, правда, уже вне кармана.
Сморгнул, но лучше не стало. Указательными пальцами я прошёлся по векам, массирующими движениями давя на глазные яблоки. Что-то случилось с резкостью сегодня... Ах, да, солнце, недавний дождь. Я вытер руку о футболку.
Сегодня, обязательно сегодня. Надо. Надо? А если поздно?
Всё равно!
Это время он хорошо помнит – те самые две недели. Недели без него. Первая – это кровать, окно и молчание. То самое молчание, что выводит из себя твоих близких, а тебе – помогает, даёт, в конце концов, даёт разрывающее душу спокойствие. В сердце нарастали льдистые голубоватые иглы и, походя, увеличиваясь в размерах, рвали всё, что попадалось им на пути. Спокойствие? Санька пытался за эту неделю разложить всё по полочкам в своей глупой головушке. Не получалось, но он не сдавался.
Ещё эта неделя запомнилась ему тем, что есть не хотелось. Вот совершенно. Уговоры ни брата, на Ани не помогали. У него просто не было такой потребности. Санька честно, чтобы не видеть их переживаний, пытался есть, но через несколько минут его жёстко выворачивало над уже ставшим родным фаянсом. Где-то, как в тумане мелькнула мысль о смерти, но тут же затерялась в вихре воспоминаний о нём, об их общих нескольких мгновениях, так и не ставших...
Всю эту первую неделю, пялясь в квадрат окна, перед Санькиными глазами стояло его лицо: ласковое, задумчивое, сердитое. Разное, но такое всегда одинаково родное. И это мешало думать. Да ещё брат пригрозил отправить в больницу, если он не станет есть.
Вторая неделя ознаменовалась подъёмом с кровати и походом на кухню. Проснулся зверский аппетит. А почему бы и нет? Ведь сегодня родился новый Санька, незаметно для него самого. Он был выстрадан, продран, протащен через дебри ребяческих мозаичных воспоминаний – фрагментов его детства, помогающих вернуться обратно, назад, в его родное и привычное, в его время, что ему впору. Не пустила к себе взрослая жизнь, выпроводила туда, где ему и надобно быть: обрывочные мысли-мечты о велике, о новом рюкзаке для школы, что видел недавно в супермаркете, о Славке и новом классном, что обещал заняться им вплотную, если не возьмётся за ум: "Пятый класс – это серьезно, Кулешов!"... И мальчик встал с кровати.
На кухне он застал их обоих: Максим, опершись на подоконник, смотрел в окно, Аня стояла около раковины и задумчиво водила губкой по очередной тарелке. На секунду, увидев, почувствовав мелкого на кухне, они замерли, потом на столе мгновенно появилась кружка с горячим чаем и сырок. Маленький твороженный сырок. Именно его поблескивающий серебристой фольгой бок, отражавший солнышко из окна, заставил мальчика зажмуриться и улыбнуться. Он хриплым баском процедил краткое "спасибо" (столько-то времени молчать), глядя на такой вкусный натюрморт, и благодарно прижался к брату.
Вторую неделю он привыкал жить без него. Без Павла.
Санька
Счастливое лицо брата. Анька, бросившая, наконец, свою посуду и севшая около; она подняла руку, погладила меня по голове, потом лёгким тычком качнула меня вперёд – всё ещё сердится, и всхлипывая, вышла из кухни. Я, не к месту, вспомнил, что так же когда-то делала мама. Давно-давно.
Тогда я решил жить дальше. Ведь однажды он вернулся, значит, вернётся ещё раз. По их разговорам с Максимом, (я любил сидеть с ними – они не прогоняли, я запоминал многое из того, что говорил Павел), после его первого возвращения, я знал, что без своего города он долго не протянет. Так и сказал: "Не могу без Москвы, Макс, тянет и всё!"