У него, конечно, кто-то есть. Павел – он классный и у него... потребности. Потре-э-эбности… Гадость! Захотелось сплюнуть. Сигарета ломается. Тут же вытягиваю новую из услужливо протянутой мне сигаретной пачки. Руки дрожат. Прикуриваю.
Да, вне сомнения, у него обязательно кто-то есть.
Со Славкой, после моего признания в пятом классе, мы почти не говорили на эту тему. Он тупо знал про меня и всё. Зачем было ещё что-то обсуждать? Он и так всё видел: мои исчерканные календари, отсутствие обычного для других интереса к девчонкам. Славка, единственный из тех, кто знал про мою войну с днями, почти сразу догадался о цели моего сражения.
- И когда рванёшь? – только и спросил.
Как сообразил-то? Друг. Мне очень повезло с ним. Я буду скучать по нему. Очень.
- В шестнадцать, - это последнее, что было сказано между нами о нём, про него. Павел.
Как понять, что это – любовь? Что это не благодарность к другому человеку или трепетное уважение, а именно – любовь. И как серьёзно оно, это чувство? Чем можно измерить его? Количеством бессонных ночей или горечью пролитых слёз? Громкостью рыданий можно? Какие подойду, какие будут считаться: те, что без единого звука, закусив зубами кулак или те, что оглушают не только сердце – вой в голос в удачно пустой квартире?
Сколько дней страданий с тебя потребуют небеса, как плату за счастье взаимности: неделю, месяц, несколько лет? Как выжить и дождаться дня оплаты неведомому кому-то, если душе нечем подпитываться, негде взять сил-воспоминаний об ответных взглядах, взаимных ласках, слов любви для тебя, кто может и не достоит вовсе... Значит и надеяться не на что? А значит, не поверят, не увидят, что это серьёзное чувство, а не мимолётная влюблённость, каприз избалованного мальчишки.
Услышит ли тебя тот, кого любишь, поверит ли? Почувствует ли в ответ то же... Полюбит?
Есть ли она вообще, такая детская любовь?
А уж если речь идёт о чувствах к взрослому мужчине... Неужели кто-то согласится с этим?
Санька как мог, по-детски, ответил себе на эти вопросы. Но сейчас, когда приближался момент встречи... Он больше всего на свете боялся не неизвестного пока соперника, а другого, о чём даже не позволял себе думать. Вдруг, он не нужен Павлу? Павел просто забыл о нём. Нет, ну, конечно: Санька – младший брат его друга, мелкий пацан, с которым он совсем недолго общался когда-то. И это всё. Павел будет с ним вежлив, как можно быть вежливым с участником незначительного и очень далёкого жизненного эпизода, затёршегося, мутно воссоздаваемого памятью. Такого далёкого, что разум, услужливо проводивший очередную аудиторскую проверку лишнего мусора в голове, просто-напросто уже выкинул его, Саньку, без сожаления. "Кто я ему? Помнит ли он меня? Хоть немного... А если нет? Зачем я ему тогда? Тогда зачем это всё?" Вопросов за шесть лет у Саньки накопилось ой как много. Не на все были ответы.
Он не знал, да и не думал никогда о том, почему уехал Павел в первый раз – слишком уж был мал тогда. Само расставание в парке почти стёрлось, изгладилось. Второй отъезд... скорей уж побег; то ли Санька вырос и поумнел, то ли почувствовал что-то, но его причина была ему ясна – испугался. Павел испугался.
Иной раз, когда совсем становилось невмоготу, Санька ковырял свои чувства, как пытливые дети ковыряют почти зажившую болячку – потечёт кровь? Текла. Незаметная другим, ненавидимая Санькой... тогда, когда становилось уж совсем невыносимо. "Уехал в свою Америку и там смеётся надо мной: рассказывает всем о влюблённой в него малолетке. Если бы мне рассказали такое, то неизвестно как долго бы я сам корчился от смеха. А может он вообще забыл обо мне?"
Там, в другой жизни, где никогда не было Павла, Санька и сам бы не поверил, что для шестилетнего пацана, неожиданно весь мир будет заключаться в одном человеке, в мерном живом тепле бьющегося сердца под щекой. Влюбиться во взрослого парня? Так же не бывает!
Но у человека нет другой, запасной жизни, где можно экспериментировать, рисковать, выбирая разные пути-дороги, чтобы для пробы проехать-прочувствовать все ухабы и лихие повороты, а потом вернуться к началу, расставить знаки, обновить кое-где дорожное покрытие или даже пару мостов возвести, словом, подготовить всё для себя и... "пережить" всё набело, зная наперёд, что правильно, а что просто шелуха, отруби бытия человеческого? Как было бы здорово точно знать, что именно этот, твой путь не кончится обидным тупиком, разочарованием, а приведёт тебя куда надо
. Для Саньки, проживать так каждый день... Это – его путь: сразу набело, без черновиков и проб – шесть листов, испещренных синими крестиками, как пунктир к месту. А что там, в конце намеченной дороги?
Что есть вообще движение к цели? Тем более, что всех, независимо от благости или низости стремлений, от избранных в начале пути способов её достижения в конце ждёт смерть. Ярко, напролом или осторожно и экономно? И какие жертвы потребуются от тебя по пути? Как выбрать, чем рискнуть, чем поступиться, а что не отдавать никогда? Может, стоит идти не разбирая дороги, не замирая перед запрещающими знаками и если надо, разворачиваться через сплошную двигаясь к тому, что ты считаешь счастьем для тебя?
Санька знал, чувствовал каждой своей клеточкой, что его счастье – это Павел: видеть, касаться его, дышать рядом с ним. Значит – к нему, любыми путями к нему, чтобы рядом, чтобы навсегда.
Глава 5
Санька
У него наверняка кто-то есть. Вряд ли Павел будет снимать в барах или клубах кого-то на ночь. Он для серьёзных, постоянных отношений. А шесть лет – это шесть лет. Это ж... Жутко представить такой ворох времени. Стопка плакатов наверху шкафа, это пять плотных листов (не могу заставить себя снять последний со стены), которые можно обхватить ладонью, особенно если они свёрнуты в удобный рулон. А как обхватить, охватить шесть лет? Чем их вообще можно держать? Я не мог. Они держали меня. Эти шесть грёбаных, тягуче холодных лет. Я не вырвался. Не смог. Хотя пытался.
Вчера, сидя на кровати в своей комнате, я перебирал свои календари, как вышитые крестиком картины... Вспомнился кот Матроскин, хвалившийся своим умением готовить и способностями к рукоделию. Рукоделию... Ну что ж, рукоделие у меня было. Наверное, как у всех, но у меня с тягучим – "Па-а-аша-а..." в конце. Стало стыдно, впрочем, как всегда, когда ты вынужден скрывать себя: свои мысли, чувства, желания.
Когда я понял, что это он, ОН придерживает мне дверь в подъезд...
Когда Павел вернулся в город после своего четырёхлетнего отсутствия, и мы с ним столкнулись у нашего дома, на ступеньках, то впервые в жизни я понял, испытал на себе, что значит "как громом поражённый". Я говорил, двигался, даже, кажется, улыбался, но делал всё автоматически, как во сне. А когда я представил, что надо будет ехать в лифте с ним вдвоём целых пять этажей, то предложил Павлу подняться по лестнице – так мне будет спокойнее.
Войдя в квартиру, я тут же скрылся, спрятался на кухне – вроде как за бутербродами. Там долго умывался и пытался выровнять дыхание, унять бешеный стук сердца – ничего не получалось. Оставалось одно – сбежать. Находиться рядом с ним в одной квартире, комнате было невыносимо. Я должен был хоть немного привыкнуть к тому, что могу видеть его вот так, запросто.