о тех, кому снятся не построенные еще города и заводы, которые не хуже летописи скажут правду о нашем поколении,
об одержимых, прокаленных солнцем, вобравших в себя целый мир, огромный и прекрасный мир созидания и счастья.
И знаешь — больше всех ждет строчек репортажа Натка. Чудо зеленоглазое в заляпанной бетоном спецовке…
А на растворном черт-те что творится. Сталинградская битва. Требовательно вскрикивают самосвалы. Шоферы атакуют диспетчерскую, вываливаются оттуда красные, распаренные, со смятыми путевками, и кроют Василенко на чем свет стоит.
— Не понимает в деле ничего, а тоже — в телефоны суется!
— Всё торопитесь, всё чего-то доказать хотите, — отмахивается круглолицый Василенко. — У меня шесть строек, как одна, досрочно вышли!
Всыпать ему стоит, Маруся права.
Назавтра Гаврилик прибежал в редакцию с двумя страничками, строчек на шестьдесят. Аверьянычев с обычным вздохом занес над ними авторучку.
Гаврилик отвернулся, следил за вороной, сидящей на соседней крыше. Сейчас взамен описания «Сталинградской битвы» появится деловое и сухое: «Неудовлетворительно организована деятельность растворного узла, бригады Жусупова и Корчагина не обеспечены фронтом работ». Отрицать необходимость хирургического вмешательства в текст не имеет смысла. А все же тяжело.
Когда перо скрипит по бумаге, это наводит на мысль о зубной боли. Но что-то слишком быстро примолкло оно…
— Будь так добр, — услышал Гаврилик голос Аверьянычева, — положи на стол машинистке.
Он обернулся, уже отстрадав от перелицовки своего творения. Перед Аверьянычевым лежал один листок.
«Удостоверение» — бросилось Гаврилику в глаза.
— Пусть отпечатает на фирменном бланке, — сказал Аверьянычев устало, почти безразлично.
ДНИ ВЕСНЫ
Вода заговорила, заплескалась и зашипела, будто газированная. Упруго оттолкнул решетку борта и отплыл назад дощатый причал. А город еще долго вставал справа, не терялись из виду чертежные линии его микрорайонов, верхи старого собора, игла телевышки. Шедший навстречу пассажирский теплоход предупреждающе, трубно гукнул, звук отдался эхом — и укатился в луговые заречные низины.
«Что там, чего там колеса судачат? Ведь дом еще близок и путь только начат…»
Колес у трамвайчика нет, и все-таки песня права. Туристские дороги неразлучны с ней, как и с молодостью, наверно. Всем хорошо, есть даже собственный гитарист. Он нужен всем. За ним пришли лазутчики с нижней палубы, схватили его и нахально унесли туда на руках. Но вскоре он вырвался из плена, слегка потрепанный. И еще бодрее ударил по струнам — про крокодилов, пальмы, баобабы и жену французского посла в Сенегале.
Комсомольский клуб «Эра» давно планировал участие в областном слете. Зойку, с ее карпатским и байкальским опытом, выдвинули в командиры отряда. Несколько месяцев назад она окончила институт и работает начальником смены на машзаводе. Там одиннадцать мужиков от нее плачут, а уж с нами она управится запросто. Замужних и женатых в поход не взяли — пусть греют свои старые кости на печи!
И вот мы с грохотом прошли по шатким мосткам на трамвайчик до Валов, пропуская вперед бабок с пустыми корзинами и бидончиками. Эти ранние пташки уже возвращаются с базара, а мы пропустили самый удобный рейс, дожидаясь двух Свет и одну Таню. Они явились прифранченные, будто на танцы. И отмахнулись от Зойкиных выговоров, заявив, что точность является свойством ограниченных натур. А опоздания, выходит, признак широкой души?
Неспешно и ровно стучит сердце крохотного суденышка. Горой свалены рюкзаки возле спасательных кругов на корме. Вздрагивают под ногами раскаленные солнцем и машинным теплом листы обшивки. За кормой остается неспокойный пенный след.
Наперерез пронесся красноперый катерок, обдав невидимой водяной пылью. Даже бабки на палубе оживились, залопотали, приняв этот нежданный отрадный душ.
Подняв голову и оглядевшись, Зойка говорит протяжно:
— Какая жара…
Она всегда права, причем настолько, что с ней хочется поспорить. Простейшие слова она произносит с претензией на значимость. Поначалу невольно ищешь в них потаенный смысл — и недоумеваешь, обманываясь.
В суженные зрачки — как бездонны любопытствующие глаза! — врывается сияющий майский день.
Сумасшедшая встала весна. Черемуха обычно зацветает позже яблонь, а на этот раз она даже чуть раньше вспыхнула живым пламенем. И яблони торопливо заневестились, обрядились в подвенечные уборы. Расхудожничался май: начав робкими мазками, вошел в творческий раж, и вот уже на полотнищах его все буйствует и бушует.