Он будет механически заведенно вращаться вокруг поля, выталкивая себя навстречу ветерку, очистительно продувающему вечерний город. Потом начнет накапливаться усталость. Но пока что еще вполне и даже очень можно «достать» вон того долговязого юнца, который мелькает впереди, с демонстративной небрежностью засунув руки в карманы яркой ветровки, но со стариковской расчетливостью проходя повороты по экономичной внутренней кривой.
Дорожку в прошлом году покрыли «арманом», сквозят швы между его неровно уложенными прорезиненными листами. Понятно, не для чемпионов сделано. Чемпионы пользуются услугами главной арены, ухоженной до блеска, а здесь и так сойдет. Здесь ни трибун, ни раздевалок, ни душа, ни массажиста с психологом. И полагаться можно только на себя, на собственный характер.
Юнец оглянулся, прибавил, зачастил, высвободил руки. Самолюбивый, не желает сдаваться, думает, все ему нипочем. А расстояние между ними продолжает сокращаться…
Паничкин долго держался вплотную за нечаянным соперником, дыша ему в спину и, похоже, надоев тому до крайности. И удовлетворенно, отмщенно вернулся к прежнему размеренному ритму. А когда, выполнив пятикилометровую дневную норму, перешел на шаг, это стало знакомо ощущаться почти как неподвижность.
Вот бы сказать юнцу, что Паничкину под шестьдесят! Не поверит, не захочет поверить. А взять его на марафон — выдохнется, погнавшись за кем-нибудь из лидеров, видал Паничкин таких шустряков. Ноги у них длинные, дыхание короткое. Самолюбие — штука неплохая, но надо распорядиться им с толком. Иначе никакой атлетизм не поможет.
Бег, бег, бег… Как изменяет он жизнь, как великодушно позволяет наступить второй молодости!
Не было бы счастья, да несчастье помогло. Случились у Паничкина крупные неприятности на работе. Из машинистов-инструкторов его поперли, можно сказать с треском. За необеспечение безопасности движения поездов. Проще, за то, что один из его подчиненных гавриков зевнул и врезался во вставший не перегоне состав. Для ликвидации последствий понадобилось вызывать восстановительный отряд. А непосредственно перед тем они вместе отмечали день рождения, Паничкину стукнуло полста…
На круглой дате все и переломилось. Если бы не начал бегать, то вообще ушел бы с транспорта, не вынеся позора. Или запил бы.
Дистанции он наращивал постепенно, по науке. Уматывался страшно. Недаром говорят: хочешь узнать, как будешь выглядеть через 20 лет, посмотри на себя в зеркало сразу после марафонского забега. Сам не понимал свой терпеливости и настойчивости, клял себя за нежданную блажь и все-таки держался, обреченно накручивал виток за витком. Аккуратно вел и ведет в тетради учет километража, ожидая, когда можно будет сказать, что проделал расстояние, равное окружности земли по экватору.
Двенадцатиминутный тест по Куперу у него намного выше отличного, постоянная физическая готовность к любым испытаниям. Закон природы таков, что если тебе за пятьдесят и ты, проснувшись, чувствуешь вдруг, что у тебя нигде не болит, — значит, ты умер. Но природа распорядилась мудро, позволяя опрокидывать ее же собственные установления!
Должно быть, внутренне он давно был готов к переменам. Это было, было в нем, жило и назревало подспудно. Чего под кожей нет, того к коже не пришьешь. Кто не в состоянии меняться, тот уже покойник, и похороны в этом случае бывают лишь простой формальностью. Он всегда, исконно был гигантом, по досадной ошибке заключенным в оболочку пигмея. Рост 170 по утрам и 168 по вечерам, вес 62 — все данные ниже средних… Паничкин чутко подмечает всяческие несоответствия. Недавно в автобусе стоял позади военного, по виду не менее чем полковника. Приподнявшись на цыпочки, глянул на его погоны — и утешенно рассмеялся почти вслух: прапорщик!
После того как разлетелись дети — стирывал он их пеленки, нянчился с чадами наравне с женой, — забот у него поубавилось. На образовавшемся досуге как-то особенно жестоко ощутилась собственная щуплость, хилость. И не болел, и здоров не был. Никогда не погордиться внушительными плечами, могучестью, богатырством, стороной обходить местную шпану, быть в самом себе» как в тюрьме… Надоело! Надеть другое лицо, поменять виноватую улыбочку на нечто более пристойное. И — вести бой, потому что нет другого выхода?
Горестная привычность к прежнему себе изживается трудновато. Он и сейчас на фотоснимках с марафонов вечно на втором плане, выглядывает из-за чьей-нибудь спины. Между тем его сегодняшнее существование отличается от вчерашнего как небо от земли. За сорок лет работы даже медалешки не удостоился. А тут, как в розовом сне, посыпались награда за наградой: кубки, дипломы, грамоты. В газетах про него пишут, не без художественных преувеличений. Себя, мол, преодолел, возраст ему нипочем, старость его дома не застанет. Двукратный олимпийский чемпион Борзов ему руку жал, космонавт Попович приз вручал!