— Я, пожалуй, раньше не сказала бы, что мы в полной мере их понимаем, но теперь многие их представления становятся мне все более чужды. Это и заставляет меня иногда задумываться над будущим. Имеем ли мы право так резко вмешаться в жизнь смертных, если нам будут непонятны многие их чувства и побуждения? И как они встретят наши действия, которые им будут, возможно, тоже непонятны? Найдем ли мы общий язык?
— Нет, здесь дело обстоит иначе. Наша цель — сделать все человечество бессмертным. Но, став бессмертными, люди поймут нас.
Гета встала.
— Пойдем пить кофе.
— Я сейчас не хочу, ты иди, а я посижу еще здесь.
Плотно закутав голову своим шарфом, Гета направилась к башенке лифта, когда Карст окликнул се, догоняя.
— Я хотел тебе сказать, Гета, будь осторожна. Помни — наше бессмертие лишь относительное, берегись несчастного случая. Вот ты садишься в лифт, а помнишь случай с Лилэнд?
— Да, Карст, я знаю это. Нельзя же лечь в коробку и обложиться ватой. Я часто подвергаюсь опасности. Вот еще вчера был у нас в лаборатории взрыв. И только случайно я в то время на минуту вышла из комнаты. Трое погибло. Что ж делать, приходится.
Карст махнул рукой и пошел обратно к беседке. Он хорошо знал, что Гета права, сам не раз бывал в опасных для жизни положениях и даже удивлялся, как они все пятеро прожили уже полтораста лет и ни один из них не погиб. Смерть подстерегала на каждом шагу. Та техника, которой, человек окружил себя, часто обращалась против него самого. Постоянно случались катастрофы. Как всегда, во всем нужен был горький опыт, чтобы чему-нибудь научиться.
«Потому, вероятно, мы все уцелели за эти полтора столетия, что очень боимся смерти. Мы все время думаем о ней».
Карст попробовал вообразить себя смертным. Каких-нибудь несколько десятков лет, а там — старость и неминуемая смерть… Нет, это слишком ужасно. Как они живут и забывают об этом?
В саду было тихо. С трудом верилось Карсту, что он находится на крыше двадцатиэтажного дома. На солнцепеке порхали бабочки. Цветы были самых причудливых очертаний и окраски. Особенно поражала их величина. Розы, голубые и желтые, достигали почти полуметра в поперечнике. Некоторые из них пахли гиацинтом и ландышем.
Над садом показался небольшой аэрон и спустился на посадочную площадку в другом конце крыши. Через минуту на аллее показался высокий, полный старик. Он, видимо, тоже направлялся к беседке, и Карст поспешил закутать себе голову.
— Я вам не помешаю? — спросил он, подходя к скамейке, — жарко! — Он был толст, пыхтел. Пот ручьями стекал по его лицу.
— Пожалуйста.
Карст подвинулся. Старик сел и, отдуваясь, стал вытирать платком лицо и шею.
— Ну и жара! Наверху еще ничего, а здесь вовсе дышать нечем. Уф-ф! — Он взглянул на закутанную шарфом голову Карста. — И не жарко вам в таком уборе?
— Нет, ничего.
— Кхе… кхе, да, а вот я мученик, знаете. Полнота, ничего не поделаешь. Врачи советуют больше ходить. Да где уж! Сердце слабое. Одышка… Ну, как вы думаете, вернутся они или нет?
— Ракет-аэроны? Трудно сказать. Особенную опасность представляют крупные астероиды, да и небольшие куски материи…
— Да? Вы говорите, опасно? Удивительные люди. Я не могу понять, как они решаются на это! Лететь в межпланетное пространство почти без надежды вернуться… Я на это не был бы способен. Удивляюсь!
— Чего же бы вы боялись?
— Как чего? Ведь погибнуть можно. Ведь это почти верная смерть…
— Погибнуть? Что ж, я думаю, вы и здесь от этого не застрахованы…
Старик сердито взглянул на Карста и замолчал.
«Француз, вероятно», — подумал Карст, всматриваясь в его подвижное лицо.
— А разве, — продолжал Карст, — живя у себя дома, вы не кончите той же верной смертью.
— Ну, что вы говорите! Разве можно сравнивать? Это, можно сказать, закон природы, неизбежность. Вы мне еще посоветуете вниз головой с крыши броситься. Все равно, мол! Разве это одно и то же?