— Телосложение у него, полагаю, атлетическое?
— Да, он качок.
Разумеется, мог и не спрашивать.
— Употреблял ли он стероиды-с?
Зевана так интенсивно отрицательно мотает головой, будто и не меня вовсе она пытается убедить, а саму себя. Я же по привычке не верю на слово никому из людей, потому смотрю на робота, адресуя вопрос ему.
— В крови господина Нешарина стероидов обнаружено не было.
Итак, имеем труп совершенно здорового мужчины, погибшего от сердечной недостаточности в результате миокардита, который каким-то чудом не смогли ранее обнаружить. Вполне занимательно.
— Хорошенькое дельце-с. Я помогу.
Зевана вся расцветает, а её лицо еле пробившимся из-за туч лучиком озаряет улыбка. Ах, я б каждую минуту жизни посвятил расследованию обстоятельств гибели её мужчин, только бы видеть, как она вот так светло улыбается мне.
— Спасибо, Менке.
А всё же, почему ты ничего мне не рассказала, почему скрыла, что нашла нового хозяина своему сердцу? Окно возможностей захлопнулось перед моим носом и ныне вновь распахнулось, а я даже не заметил.
Я встаю с кресла; роботы следом поднимаются с диванчика и теперь возвышаются надо мной двумя чёрными колоссами. Зевана рядом с ними кажется совсем крохой.
— Мне нужно осмотреть тело лично-с, — говорю я и одёргиваю пиджак.
— Разумеется. Мы вас отвезём.
Я подхожу к Зеване и участливо, по-дружески, кладу руку ей на плечо. Жест нисколько не интимный, но мне почему-то становится волнительно даже от такой малости.
— Езжай домой, отдохни и приди в себя. Я сообщу, как только появятся значимые вести.
— Менке, я уверена, что его убили.
— Имелись ли у него враги?
— Не знаю. Вроде нет.
— Ты не знаешь, имелись ли у твоего парня враги?
— Да он мне даже не совсем парень. Так, любовник. Занимались вместе духовными практиками.
— Какими?
— Тантрическими. — Зевана хитро улыбается.
— Ну ясно. А мне ничего про него не говорила.
— А надо было?
— Надо.
Она поджимает губки и стыдливо отводит взгляд. Но что-то странное в этом её, казалось бы, таком очевидном жесте, будто вовсе не из-за своего молчания она чувствует вину, а по какой-то другой, сокрытой ото всех причине. Нет у меня подходящего молотка, чтоб разбить скорлупу её сердца.
Мы выходим из квартиры и идём к рельсовой дороге по длинному освещённому яркими белыми лампами коридору. Оказавшись снаружи, я не ощущаю ни ветерка, ни весенней прохлады, о которой так много писали в старину. Полицейская фургонетка стоит в одном из парковочных мест.
— Надеюсь, ты найдёшь убийцу, — говорит Зевана на прощание.
— Коли он есть.
— Он есть.
Она некрепко обнимает меня, а после разворачивается и идёт по пешеходной дорожке вдоль путей в сторону спуска на второй уровень. А я смотрю ей вслед, думая о том, что хотел бы получить поцелуй в щёчку, мимолётное случайное касание рук, взгляд, утопающий в нежности, или на худой конец плотнее прижаться к ней, такой тёплой и пахнущей благовониями. Порой ненавижу изначального Менке за то, что влюбился в неё, и теперь мы, все остальные личности, должны нести это бремя. Но стоит снова встретиться с ней, услышать звук голоса, окунуться в холодную бездну зелёных глаз, как забываются обида и злость — на судьбу и на себя за малодушие и излишнюю впечатлительность. Зевана бурей врывается в рутинное бытие, оставляя после себя лишь разбитые мечты и сломанные чувства, сама оставаясь при этом чистой и нетронутой — стихия, шторм, снежная королева.
Когда Зевана скрывается в переходе, я сажусь с робокопами в фургонетку. Она плавно выкатывается с парковочного места, встаёт на путь и движется в сторону морга. Ежели память меня не подводит, находится он в самом низу города, на первом уровне, пятый северный блок.
Фургонетка скользит по рельсам бесшумно, выезжает в город, и мне открываются блоки нашего трёхуровневого гигадома. Здесь, на самом верху, ввысь вздымаются башни с остроконечными шпилями, а на тимпанах их треугольных фронтонов вырезаны из камня герои русского былинного эпоса: богатыри, князья, колдуны и прекрасные девицы. Из фасадов, облицованных крупной разноцветной стеклянной мозаикой, выпирают пилястры без каннелюр, из капителей которых словно пытаются вырваться медведи, ястребы и волки. Мы проезжаем под полукруглой аркой, чей архивольт украшают стилизованные под хохлому цветы, листья, травинки и ягоды. Вот впереди блок с полукруглым эркером на углу, второй этаж которого обрамляет небольшой балкончик, огороженный балюстрадой с многоугольными балясинами. На плоских многоступенчатых крышах виднеются небольшие сады с газоном и невысокими кустарниками. Но фургонетка потихоньку спускается вниз, и здесь уже мимо проносятся большие витражные окна со стрельчатыми сводами, позолоченная лепнина прямиком из времён елизаветинского барокко и фризы, на которых люди сеют поля, строят дома и работают на заводах. Иногда примечаю неоновую вывеску кафе, клуба или магазина. Мне думается, в старину пейзаж за окном был интереснее, если судить по описаниям из древних книжек. Здания разных эпох плотно прилегали друг к другу, разделяемые проездами, переулками и улицами, тут и там города украшали скверы, бульвары и парки — ныне всё исчезло, теперь только эклектичное единообразие гигадома. Интересно, есть ли отдельное слово для ностальгии по временам, в которых ты не жил? Кори сразу же даёт ответ: anemoia. Что ж, стало быть, у меня анемойя. Хорошо, что я не застал войну, но плохо, что она стёрла старый мир, оставив нам лишь города-мегаздания под защитными куполами. Интересно, выветрится ли когда-нибудь радиация снаружи? Вдохнём ли мы чистый и свежий воздух свободы?