– Если я размотаю твою паутину, тебя не станет? – догадалась та.
– Верно, – с траурной миной подтвердил крылатый призрак. – Мне придётся покинуть тебя навсегда. Печально, но иного выхода я не вижу.
Василиса с сожалением провела подушечкой пальца по льняной пряже – она была струнами натянута в деревянном кольце.
– Тепло твоих пальцев, – проронил дух, – такое приятное. Ради него и пропасть не жаль. Когда ты касаешься нити, ты как будто касаешься меня. Продолжай, ладно? Расплети этот узор, очень тебя прошу. Я слишком люблю тебя, чтобы оставить всё, как есть. Ты должна стать счастливой.
– Замолчи, – глотая слёзы, сказала Василиса. – Мне и без того горько. Просто не говори ничего.
Кровь бросилась ей в лицо. Она быстро развязала первый узел. Разделалась со вторым креплением, с третьим, с четвёртым. Отвязала от каркаса все восемь лучей и принялась за промежуточные петли.
И пока где-то там, в тусклом свете потолочного прожектора, велась непримиримая борьба между двумя соперниками, полупрозрачные крылья шута трепетали в такт неизъяснимой музыке блаженства, а губы подрагивали в несмелой полуулыбке.
Лишь оборвав последнее звено орнамента, Василиса оборвала и эту улыбку, и эти крылья.
Дух Дадкалато обратился в ничто.
На проживание (не говоря уже о тщательной психологической проработке) пустоты, горечи и тупой тяжести в груди ни сил, ни времени не оставалось. И хотя Василису от всего перечисленного практически разрывало изнутри, ей ни в коем случае нельзя было проявить слабость. Каждая упущенная минута играла на руку врагу.
Рядовому лесному духу не отправить девятихвостого лиса на тот свет. Потому как лис уже, cчитай, одной ногой на вершине могущества. Нет, в противостояние с ним должна вступить она, бывшая дриада.
В тайное, невидимое противостояние.
Из пяти стихий почему-то именно эфир прижился в ней лучше прочих. Хотя и уровень у него ниже плинтуса, и отсутствие теоретической базы налицо. Всё наугад, наугад.
Ухватившись за чёрную полированную нить, она с замиранием сердца обнаружила, что та поддалась и легко заскользила по фалангам. Судорожно нащупав на полу маленькое центральное кольцо, Василиса стала наматывать на него жизнь Фира, всё ещё удручающе прочно скреплённую со своей. Разрезать бы их, разъединить. Но как?
Не возражаете, если она поломает над этим голову чуть позже?
Пока Масаронг с оборотнем дубасили друг друга магически и физически, следовало воспользоваться шансом.
И она начала плести.
Новая паутина, узелок за узелком, ячейка за ячейкой, рождалась в её ловких руках. Тихо и неприметно змеилась агатовая нить. Постанывала под боком Дивина, у которой не выходило ни умереть толком, ни исцелиться. Так и балансировала она на острой грани меж двух полюсов.
Василиса дотронулась до её лба кончиками пальцев, делясь резервом энергии.
Потерпи ещё немного, родная. Потерпи. Скоро всему конец.
Сначала она боялась, что Фир почует неладное, кинется на неё и сожрёт без всяких предисловий. Но лис был слишком занят дракой, чтобы отвлекаться на мелочи вроде жизненных нитей.
Потом она стала бояться просто так. На неё вдруг навалилась душная лавина беспричинного страха, накрыла с головой, лишая притока воздуха. И чем дальше Василиса продвигалась в плетении, тем глубже и изощрённей становился этот страх.
Кадры в воображении прокручивались плёнкой старого диафильма и вгоняли в панику своей безысходностью.
Вот умирает Хоанфи на ложе под шифоновым балдахином.
Вот Дивина хрипит и сотрясается в предсмертных судорогах.
Гибнет Масаронг.
Рассыпается в пыль каменная дриада.
А Фир – тучный, гигантский, как скала, – возвышается над ней, Василисой, и тащит вырванное из её груди, тёмное от крови сердце в свою зубастую лисью пасть.
И всё так реалистично, так чётко выглядит, что кажется, это происходит наяву.
Она не могла вдохнуть от ужасающего правдоподобия картины, которая разыгралась вокруг неё. Мир оглох, ослеп, сжался до крошечных размеров, заодно и её сжимая вместе с собой.