Он запрыгнул в салон и энергично протянул ей руку. Подарил широкую ободряющую улыбку, подмигнул, пальцем поманил. Не сработало. Гостья из другого мира застыла перед механическим достижением прогресса, словно оно вот-вот её сожрет, – и ни с места.
– А я говорил, – проворчал позади неё учёный. – Надо было её сначала на выставку машин сводить. Не знал, что она такая трусиха.
– Не трусиха я! Что за ужасное слово?! – обиделась вдруг Василиса и ловко заскочила в вагон, ненароком уронив шута на пол.
– Ой, прости!
– Да ерунда, – весело отмахнулся тот. – Делаешь успехи.
В трамвай чинно вошли Пирэйн и Масаронг, после чего дверцы бесшумно закрылись – и понеслась чудо-техника по монорельсу на немыслимой скорости. Мелькала зелень вытянутых пальм, мелькали горы и пропасти, на дне которых текли бурные реки. Мелькали водопады, свергающиеся с уступов. Много чего мелькало, и Василиса буквально прилипла к окну, позабыв о своих страхах.
Поездка на скоростном трамвае была не очень-то похожа на свободный полёт дриады, но всё же близка, близка... И вновь, как когда-то давно, до сна, до кошмарного превращения в человека, что-то сладко замирало в груди, и дрожь неизъяснимого упоения бежала по телу.
А потом Василиса заплакала. Она плакала о потере прежней себя и никак не могла остановить слёзы. Надеялась, не заметят. Надеялась, спишут на обилие впечатлений, женскую дурость и благополучно проигнорируют. Как бы ни так. Пирэйн выделил ей носовой платок из своего кармана. Дадкалато рассмешил добродушной шуткой.
Масаронг же по-прежнему оставался возмутительно невозмутимым. Вопиющее безобразие! Этот чурбан хоть когда-нибудь попадал в глупое положение? Его вообще реально растрогать?
Сосредоточившись на своей злости, Василиса мигом утратила плаксивый настрой, избавилась от саможаления и приобрела цель: любым способом пробудить в телохранителе чувствительность. Смехотворная цель, конечно. Но как раз такие маленькие, нелепые шаги позволяют не падать духом в периоды жизненных неурядиц.
Существование идеала, недостижимого и манящего, парадоксальным образом давало ей силы двигаться дальше, выбираться из зоны своей неуверенности и преодолевать непреодолимое – себя.
Жёлтый вагончик монорельса притормозил аккурат у полосы прибоя. Сойдя на песок, Василиса замочила ноги в морской волне, и ей это безумно понравилось. Она скинула неудобные туфли, которые слуги короля заставили её надеть. Прошлась, нарочно поднимая брызги. Наклонилась, плеснула водой в Пирэйна – и тот возмущённо наморщил лоб. Этот парень для детских забав слишком занятой, серьёзный, взрослый (нужное подчеркнуть). Плеснула в Дадкалато – и тот расхохотался, чтобы в следующий момент перейти в контрнаступление. Плеснула в Масаронга – и ноль, совершенно ноль реакции.
Ладно, решила Василиса, мы пойдём другим путём.
Но море несколько спутало её планы и затуманило рассудок.
Оно наползало на берег – сперва лениво, разведывая обстановку. Затем яростно и пренебрежительно, с шипением выбрасывая водоросли и обломки ракушек в качестве откупа: "Вот вам мои дары, забирайте и, будьте добры, катитесь".
Крупицы кварцевого песка в пригоршне Василисы переливались на солнце. Вода холодила кожу. Чайки захлёбывались горьким ветром и своей мелочной птичьей истерикой. Пахло йодом, пахло счастьем, пахло свободой, первой любовью и романтикой дальних странствий. Душа рвалась в полёт.
И снова пожалела Василиса, что она всего лишь жалкий человек. И вновь на глаза навернулись слёзы – как море, солёные. Неужели нельзя вернуть свою исходную сущность? Неужто нет никакого способа?
– Плачешь, – констатировал Пирэйн, заглянув ей в лицо. – Опять?
Пусть бы для разнообразия Масаронг об её самочувствии справился. Пускай бы он скептически губы поджимал и готовился к очередному нравоучению. Но этот товарищ – глыба каменная. Наверное, если пнуть его хорошенько, он и то ничего не почувствует, просто разобьётся, рассыплется в крошево – и всё.
– Правильно, – изрёк тем временем учёный. – Плачь, сокрушайся, негодуй. И исправляйся. Поверь, ты можешь исправиться.
– И стать как вы? – ахнула Василиса.