— Выезжай, «Мальстрем».
Айрон повез нас назад, я вспомнил о вчерашнем отказе шофера, и мне захотелось попросить его повозить нас по округе, но, взглянув на его уставшее потемневшее лицо, я не стал об этом заикаться. Айрон страдает от переутомления, помимо своих обязанностей, он занят нашим делом и, видимо, работает на пределе возможностей, не знаю, что произойдет, если он сорвется.
От ужина в положенное время мы отказались, попросив Питера все приготовить для нас часам к четырем утра, и заперлись в номере. В самый неожиданный момент позвонила Эстер, раздобывшая телефон наших комнат, она заявила, что видела моего брата и хочет с ним познакомиться. Мне стало смешно, я не хотел обижать ее, но предложить Харди увидеться с ней было абсурдом. Я предложил встретиться утром за завтраком, она подумала и наконец согласилась. Все же интересно, каким образом ей удалось не признать в Харди скандального персонажа газетных хроник. Возможно, именно по этой причине она вызывала у меня некоторую симпатию.
Крис, полуголый, в одних джинсах, сидел в кресле и улыбался бессмысленно счастливо. Я спросил его, есть ли в его жизни какое либо желание, на исполнение которого он еще надеется. Он притянул меня к себе, и я сел на подлокотник кресла. Он молчал.
— Есть, Тэн, — вдруг сказал он, — я хочу, чтобы ты рассказал мне все, о себе, о том, как ты жил, ничего не скрывая, я хочу услышать все, до последнего слова. Ну, согласен?
— Хорошо, — ответил я. — Слушай, но не перебивай меня.
— Не буду, — пообещал Крис и я начал рассказ.
— Я родился 1 ноября 1997 в Манчестере. Я не могу похвастаться тем, что помнил момент своего появления на свет, я точно помню, что начал запоминать происходящее лишь тогда, когда увидел свою новорожденную сестру, которую мать поднесла, чтобы показать мне. Мы жили в центре, хороший дом, квартира на шестом этаже, я ползал по ней, как по огромному лабиринту, тогда мне казалось, что в ней есть какая-то тайна, и мать играла со мной в одну странную игру, она все время придумывала что-нибудь, например, что на самом деле в соседней комнате живет волшебник, которого мы можем увидеть только во сне, но для которого мы можем оставлять пожелания о подарках в нижнем ящике черного отцовского комода, мы так и строчили эти бесконечные записки, но это уже было позднее, что было раньше, я помню отрывками. Помню, что сразу же невзлюбил Пенни, она была нашей няней, и появилась, когда мне было не больше двух, она была слишком строгой, но нас она любила, даже слишком, когда мы пошли в школу, она плакала и просила мать хотя бы раз в полгода привозить нас к ней в гости. Я полюбил ее позже, когда она, однажды увидев, что я кидаю потихоньку мясо под стол, подкармливая Аду, собаку, которая прожила у нас тринадцать лет и казалась мне древнее и почтеннее, чем египетские пирамиды, сказала, что это будет отныне нашей тайной. Она свое обещание сдержала и меня не выдала. Сью она любила даже больше, она была послушной, но как-то разрезала костюм матери, чтобы сшить что-то для куклы. Мать вообще была очень терпелива, не помню, чтобы она хоть раз повысила на нас голос. Отца я видел не так уж часто, он работал допоздна и приходил к нам только, когда мы уже лежали в постели. Я не могу сказать, что мое детство было особенно счастливым, но я никогда не думал о нем иначе, как с радостью. Я помню одно из самых ужасных моих переживаний было связано с осознанием того, что такое боль, но боль не моя, боль другого живого существа. Под машину попала собака, маленький пудель наших соседей. Он не умер сразу и отчаянно безумно жалобно скулил на руках у хозяйки, у него были глаза, которые я никогда не забуду, раскрытые от невыносимости страдания, полные бессмысленного животного страха. Сью тогда расплакалась, а я смотрел на него и в тайне ощущал, что между ним и мною нет никакой преграды и его мучения — мои, это было страшно, я не хотел разговаривать после этого три дня, мать испугалась, отвела меня к врачу, но потом успокоилась, мною стал заниматься отец, читать мне книги, гулять со мной в выходные, рассказывать мне все, что только помнил обо всем на свете. Мы поднимались на мост, и я просил его посадить меня на перила, странно, что он это делал, но держал меня всегда так крепко, что мне и в голову не приходило, что это опасное развлечение. Отец был слишком серьезным, слишком занятым своей карьерой. По началу он настоял на том, чтобы я и сестра учились в разных школах. Меня отдали в школу так далеко от дома, что мать вставала ежедневно в пять утра, чтобы успеть сделать все дела, приготовить завтрак, отец вставал позже, гулял с Адой, потом в двенадцать приходила Констанс, домработница, мать не успевала заниматься всем, ей приходилось постоянно возиться с ее теткой, тогда больной и требовавшей к себе постоянного внимания, отец настаивал на том, чтобы ей наняли сиделку, но мать не соглашалась и все делала сама. Я учился в начальной школе без особого энтузиазма. Мне уже тогда нравилось рисовать, но без всякой осознанной цели. В основном каких-то мифологических красавиц и чудовищ, пока я не обнаружил сюрреалистов в библиотеке отца. Я сходил с ума от невозможность реализовать все свои фантазии с таким же блеском, мать это пугало, она рассматривала рисунки с каким-то мучительным выражением на лице. Мне было лет десять, когда это началось и продолжалось два года, пока отец не предложил мне заняться живописью всерьез. Он нашел мне хорошего преподавателя, ирландца, вполне безумного, лет пятидесяти, я ездил к нему три раза в неделю, и это и была моя настоящая жизнь, мы разговаривали часами, он любил выпить, но по-настоящему пьяным я не видел его никогда, он часами пересказывал мне легенды, в которых разбирался так, словно сам все видел своими глазами, он работал иллюстратором в каком-то литературном журнале, несмотря на свой возраст он был помешан на компьютерной графике и все время напоминал мне, что за ней будущее, он оказался прав, относительно, конечно. За два с половиной года занятий я скатился по всем предметам на самый низкий уровень, меня тогда как раз перевели в школу, где училась Сью, преподаватели меня любили, но отцу звонили постоянно с жалобами. Он вызывал меня к свой кабинет и требовал объяснений. Я молчал, он просил дать ему обещание исправиться, я с готовностью соглашался, и все продолжалось по-прежнему. Помню, как я страстно любил мать в этом возрасте, я обожал ее и ревновал к Сью, за которой она следила гораздо больше. Она брала ее в свои поездки за город к знакомым, а я всегда оставался дома. Я страдал от этого и в конце концов звонил Шону и просил разрешения приехать, он говорил, что не может со мной заниматься, что у него много работы, но я просил и просил, и он соглашался. Как-то он сводил меня в бар и угостил пивом, строго настрого запретив мне об этом распространяться, при этом он рассказал мне такое количество легенд об этом напитке, что мне он показался волшебным зельем, а приобщение к нему — подлинной мистерией. Отец об этом узнал, не знаю каким образом и мои занятия с ним прекратились. Наверное, этого было достаточно, я уже вполне был способен дальше обойтись без него, я взялся за предметы и довольно быстро выправил положение. Отец был доволен, я помню он сообщил мне, что мы все едем в Рим, и я радовался, как сумасшедший. Это была моя давняя мечта, и наконец она исполнилась, вот что действительно поразило мое воображение, кажется там в папке еще есть кое-что от того времени, я воображал, что буду знаменит и буду жить в этом городе. Мне было пятнадцать, друзей у меня в школе было немного, меня не так уж часто отпускали на прогулки и вечеринки, Сью занималась музыкой, мать очень хотела этого, но отцу эта затея не нравилась, он хотел, чтобы она интересовалась чем-нибудь более существенным, на самом деле у сестры были отличные способности в математике, он всегда помогала мне и смеялась надо мной, но я не обижался. Как-то раз мы с ней поссорились, не разговаривали дня три, я уже лег спать вечером, но она пришла ко мне и спросила: «Тэн, ты меня любишь, скажи?». Я удивился. Мне было не понятно почему она вообще это спрашивает, это само собой разумелось. Когда она услышала мое «Да, конечно», то расплакалась и стала целовать меня, я спросил, что с ней, и она сказала, что влюбилась в какого-то Рона, парня из ее класса, и очень боится, что все об этом узнают. Я спросил ее, что она собирается делать. «Я не могу есть», — сказала она — «Я боюсь мама это заметит, у меня горло сжимается, я все время о нем думаю». Я попросил ее рассказать мне о нем. Она сообщила, что он любит гоночные автомобили, футбол, у него друзья постарше и он плевать хотел на все, кроме этого. «Чего этого?» — я не понял что она имела ввиду. Она покраснела и объяснила: «Ну, он рассказывает, как он…» Я ее успокоил и уговорил поесть, вышел на кухню, чтобы не разбудить никого, приготовил кофе с яичницей принес ей и велел есть. Она съела половину и у