Примерно через месяц, проходя по дороге в школу мимо газетного киоска на Кудринской площади, я увидел свой рисунок на цветной обложке журнала. Выложив весь денежный запас, я приобрел два экземпляра журнала. В классе моя статья стала предметом восхищения, шуток и розыгрышей. На уроке литературы, как только учитель сел на место, моя соседка вскочила, подошла к нему с моим журналом и громко без улыбки сказала: «Александр Александрович, вместо моего доклада „Образ Наташи Ростовой“ я предлагаю послушать нового писателя из нашего класса – вот его статья». Класс затих, а учитель, полистав журнал, вернул его со словами: «Я вижу, что сегодня вам будет трудно перенестись в эпоху „Войны и мира“. Вас, Зося, от доклада освобождаю, но через неделю вы с новым писателем сделаете совместный доклад „Наташа и князь Андрей“. А сегодня я вам вне программы расскажу о русских символистах».
Класс дружно зааплодировал. Мы уже знали о пристрастии нашего учителя к символистам, он сам был немного поэтом. Два часа, затаив дыхание, мы слушали запретную в те времена лекцию о поэзии Бальмонта, Белого, раннего Блока и Брюсова.
Только через три месяца я получил гонорар – 60 рублей, что по тем временам было совсем немного, но это был первый заработок на поприще науки. Эта статья была венцом моей радиотехнической деятельности тех лет.
Школьники не оставались в стороне и от политики, в частности от шумной кампании по борьбе с троцкизмом.
Была осень 1927 года. В то время шла яростная борьба сталинистов с троцкистской оппозицией. 7 ноября, возвращаясь с демонстрации по случаю десятилетия Октября, мы стали свидетелями попытки выступления сторонников Троцкого на Моховой. На доме ЦИК, где была приемная Калинина, был вывешен портрет Троцкого. С балкона четвертого этажа выступил Зиновьев. Неожиданно на балконе появились военные и начали длинными шестами срывать портрет Троцкого. Народ внизу неистовствовал. Нельзя было разобрать, кого здесь больше – сторонников или противников Троцкого. Из ворот МГУ с пением «Интернационала» вышла колонна университетских троцкистов. На улице началась потасовка, в которой трудно было разобраться, кто за кого.
На следующий день в нашем 7«А» оживленно обсуждались мероприятия по борьбе с окопавшимися в школе троцкистами. Во время большой перемены с криком «бей троцкистов» мы ворвались в соседний 7«Б». Там были готовы к обороне. На доске был начертан лозунг: «Огонь по кулаку, нэпману и бюрократу!» Нас встретили криками: «Оппортунисты, предатели!» После легкой потасовки мы договорились проводить дискуссии более цивилизованным образом.
Школьные годы я вспоминаю с удовольствием. Учиться было интересно, появился круг новых хороших товарищей и новых увлечений.
Мальчики увлекались шахматами, физикой и радиотехникой. Но были кружки, где девочки тоже преуспевали. Учитель химии так увлекательно доводил до нас перспективу химизации народного хозяйства, что в организованный им химический кружок вошел почти весь девичий контингент. Я был отличником по химии и тоже два года занимался в этом кружке. Навыки, полученные за это время, впоследствии мне сильно пригодились.
Другим общим увлечением было военное дело. В школе училась дочь одного из видных военачальников Московского военного округа. Ее отец организовал шефство над школой по военной подготовке. Так появились стрелковые кружки. Раз в неделю в военном тире мы стреляли вначале из малокалиберных, а затем на Хамовническом стрельбище – уже из настоящих «трехлинейных» винтовок. В соревнованиях по стрельбе я даже получил дорогой по тем временам приз – шахматы. Заканчивался курс военной подготовки освоением пулемета «Максим» и боевыми стрельбами. При этом – никаких затрат времени на строевую подготовку, муштру или изучение устава караульной службы.
«Библиотечный уклон» давался нам в последних двух классах. Изучив теоретически технику классификации литературы, мы должны были пройти производственную практику в больших библиотеках. Я попал на такую практику в военную библиотеку при Центральном аэродроме – опять на знаменитую Ходынку.
Гуманитарный уклон требовал изучения истории искусств, истории революционного движения и обязательного чтения классиков русской литературы. «Изо» – так мы называли молодого архитектора, который потратил много времени, гуляя с нами по Москве и объясная разницу архитектурных стилей. Мы с ним заходили в старые церкви, были в Третьяковке, Музее изящных искусств и без ошибки могли, глядя на здание, сказать: «Это ампир, это барокко, модерн, русский классицизм,» – и так далее. Школа имела средства для организации экскурсий. Весной 1928 года я впервые посетил Ленинград и вместе со всем классом провел в этом покорившем нас городе целую неделю.
Объем гуманитарных наук, изучаемых в школе, был невелик, но я не раз с благодарностью вспоминал учителей, которые иногда с риском потерять работу отступали от директив и в буквальном смысле сеяли «разумное, доброе, вечное». Ни русской, ни всемирной истории мы не изучали. Просто не было таких предметов. Зато два года было обществоведение. По этому предмету мы изучали историю коммунистических идей «от Томаса Мора до Ленина» и всемирного революционного движения. Умный обществовед так вел уроки, что попутно с историей Великой французской революции и Парижской коммуны мы знакомились с историей народов Европы от Древнего Рима до мировой войны, а изучая в деталях движение декабристов и революцию 1905 года, вынуждены были вникать в историю России.