— Когда я впервые появился в этих краях и познакомился с братьями Гофбауэрами, мне показалось, что я очутился среди каких-то сказочных героев, — так начал он один из своих вчерашних рассказов. — Вот сидим мы, к примеру, в пивной на Червеной, Гофбауэры в полном составе, и все, как один, молчат. Серьезно, если за вечер эти парни произнесут пять-шесть фраз, так это уже много. А если случайно наговорят больше, то Голечек, старший официант, уже делает вывод, что сегодня эти Гофбауэры заболтались!
Однажды там с ними произошел такой анекдотичный случай. Сидели они все за одним столом, цедили пиво и… молчали. Час, быть может, два. Вдруг один из братьев по имени Милош поднялся, обошел вокруг стола на ту сторону, где сидел Пепик, и влепил ему такую оплеуху, что тот едва удержался на скамье. Пепа даже не пикнул, а Милош, не говоря ни слова, пошел и сел на свое место. Примерно через три минуты, допив пиво, поднялся уже Пепик и направился с пустой кружкой к Милошу. Размахнулся и… Вашек едва успел перехватить его руку с кружкой над головой Милоша. И тут я впервые увидел, как самый старший из них, Станда, разозлился. Он стукнул кулаком, которым можно было гвозди забивать, по столу, и Пепа, словно овечка, сел на свое место, а пустую кружку подал Голечеку, чтобы тот налил в нее пива.
И на работе они ведут себя так же. Представь себе, что случилось однажды. Подхожу я как-то к ним в лесу, они там рубили деревья, смотрю, а их только четверо. Где же Станда? Они все только плечами пожимают. Посмотрел я вокруг и вижу — лежит Станда в пятнадцати — двадцати метрах от нас. Подошел к нему, а у него нога зажата между бревнами. Причем бревна такие, что мы все в поте лица поработали, пока его высвободили. Видишь, вместо того чтобы позвать на помощь кого-нибудь из братьев, он ждал, пока они его найдут сами. Если бы не я, так он там и лежал бы до вечера.
Теперь он вновь уже бегает, а тогда на ногу пришлось накладывать гипс. Начал этот Станда одно время ухаживать за какой-то девушкой. До сих пор ездит к ней, а она живет возле Праги. Не знаю, как они познакомились — по объявлению или еще как-нибудь. Одним словом, раз в месяц он к ней ездит. И вот в последний раз, представляешь, опоздал он на местный поезд, что идет из Клатовы до Сушице, а следующий шел только в четыре утра. Так он взял и пошел пешком, всю ночь шел, больше сорока километров…
«Эти его истории стоило бы записать», — улыбнулся про себя Милан и с наслаждением потянулся в постели. Хорошо, что в последние дни он совсем перестал думать о работе.
Встав и быстро позавтракав, он вышел из сторожки и начал подниматься по тропинке в горы. Оглянувшись, он вдруг почувствовал очарование и тишину, окружившие его, и позавидовал местным жителям. Они живут здесь намного спокойнее, чем мы в этой городской суматохе. Им не надо пересаживаться с одного трамвая на другой, на них не обрушиваются эти ужасные шумы, их не отравляют всевозможные вредные выбросы в атмосферу, им не надо бегать с совещания на собрание, с собрания на занятие, их не беспокоит то, что в эту минуту делает некий Франц Рихтер…
Немечек глубоко задумался и остановился. «Погоди, Милан! Ты ведь торжественно обещал целых две недели не думать об этих проклятых Гегенмане и Рихтере… Да, обещать-то обещал, но что поделаешь, если они преследуют его и здесь, в этом оазисе спокойствия. Гегенман продолжает сбор интересующей его информации, а у нас нет ни одного доказательства его разведывательной деятельности. Он не сделал ни одного неверного шага, ни единой ошибочки, за которую можно было бы ухватиться. Да и те, кто с ним сотрудничает, тоже. Если бы не пришло донесение о том, что Пуллах располагает достоверной информацией о нашей промышленности и обо всей экономике, то Гегенман мог бы носить нимб святого. Статьи, которые он публиковал на Западе, были настолько хвалебны, что даже закрадывалось подозрение. Но попробуй сказать против него что-нибудь — сразу такой шум поднимется: мы, мол, не позволяем иностранным журналистам писать о Чехословакии. Да, делает он все умно, только ведь, сколько веревочке не виться, а конец все равна будет. И господин Гегенман когда-нибудь споткнется… Споткнется, но когда? Хоть бы Видлак на чем-нибудь споткнулся… Или Коткова… И с Рихтером ситуация такая же. Приезжает к нам со всевозможными туристическими группами, осматривает наши крепости и замки, а сам при этом интересуется военными объектами. Это ясно как божий день. Но попробуй уличить его в чем-нибудь… Очень осторожен… Черт возьми, я снова начал думать об этой проклятой работе… Немечек, Немечек, здесь вокруг тебя тучи лисичек, а ты идешь словно слепой. И кто знает, сколько подосиновиков ты уже пропустил…»