Она видела, как они нетерпеливо ждут ее ответа. «Главное, что Петру ничто серьезное не грозит, а все остальное будет в порядке, — думала она и одновременно искала слова, чтобы ответить на их вопросы. — Не смеешь говорить все, не смеешь! — кричала она мысленно сама себе. — Это не имеет ничего общего с происшедшим, Петр бы мне все рассказал».
— У Петра, то есть у мужа, по-моему, не было врагов, — медленно начала она. — Я не могу вспомнить, кто был бы настроен против него. Он никогда не сердился, не выходил из себя. Но в последнее время мне казалось, что он нервничает.
Она замолчала, почувствовав, что допустила ошибку. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы сосредоточиться и попытаться как-то сгладить впечатление от сказанного.
— Точнее, со вторника. Он вернулся тогда с работы и сказал, что должен поехать на дачу, чтобы встретиться там с покупателем. Возможно, мне показалось, что он был взволнован. Мы уже давно хотим продать половину участка, дача требует много работы, да и детей у нас нет… На вырученные деньги хотим купить подержанную машину. Конечно, я без особого удовольствия восприняла то, что ехать надо в среду, а не в субботу или воскресенье. Но Петр утверждал, что покупатель может приехать только в среду и ему необходимо там быть. Он взял три дня отпуска, а я должна была сегодня приехать за ним после работы. Я смирилась с этим и даже радовалась случаю нарвать плодов шиповника. Хотя уже осень, но его там много и он хорошо сохранился. Я очень люблю чай из шиповника…
Эмилия говорила и говорила, перебирая ухоженными пальцами край вышитой скатерти. Голос ее журчал, как поток горного ручья. Им никак не удавалось увидеть ее глаза; ее взгляд ускользал от них. Они переглянулись, и Дуда понял, что Глушичка думает то же, что и он: потоком слов Урбанова стремится отвлечь их внимание отчего-то.
— Пани Урбанова, — прервал этот поток Дуда, — мы забыли предупредить вас об ответственности за дачу ложных показаний. В данном случае мы можем посчитать ваш рассказ умышленным стремлением усложнить расследование преступления. Имейте это в виду, пожалуйста, когда станете продолжать. Я не знаю, что вы от нас скрываете и почему, но этим самым вы усложняете и свое положение, и наше.
Впервые за все это время она посмотрела им прямо в лицо — и они заметили в ее взгляде страх. Красивые голубые глаза начали заполняться слезами, она была готова расплакаться.
— По недомыслию часто допускаются ошибки, в которых потом приходится раскаиваться, — заговорил Глушичка.
— Вы можете быть уверенной, что мы желаем вашему мужу и вам только добра. Сейчас мы хотим ему помочь. Спасти его. Возможно, вас тоже.
Эмилия достала из сумки маленький носовой платочек и осторожно, но тщательно вытерла глаза. Они заметили, как дрожат у нее руки.
— Муж никогда бы этого мне не простил, — тихо проговорила она. Они предпочли промолчать, потому что это уже был первый шаг к откровенности.
— Поверьте, он честный человек. Я хорошо его знаю.
— Вы больше ничего не хотите добавить к своим ответам?
Она молчала. В ее глазах снова появились слезы, лицо исказила гримаса отчаяния. Она закрылась платочком, судорожно всхлипывая.
Дуда и Глушичка пожали плечами и направились к выходу.
— Пожалуйста, подождите…
Эмилия минуту боролась с собой и наконец решилась:
— Я не знаю, кто это был. Он пришел к Петру на работу, поэтому он и стал таким нервным. Я знаю, что предаю его, но, пожалуйста, помогите! Он взял с меня клятву, чтобы я молчала. Говорил, что это его дела и он сам с ними управится. Только просил, чтобы я сегодня приехала. Это не был покупатель… Когда я стала настаивать, он признался, что это человек оттуда. Ну… из эмиграции. Но он сам не знал, кто это и что ему нужно. Мы только догадывались, что он будет чего-то требовать. Больше я ничего не знаю!
— А может быть, знаете, пани Урбанова? Попытайтесь что-нибудь вспомнить. Кстати, вы могли бы сообщить нам об этом раньше.
— Нет, больше мне действительно ничего не известно. Вы хорошие люди, я вам верю, но я и вправду больше ничего не знаю. Боже, как расстроится Петр, узнав, что я вам об этом рассказала!