Эти образы, столь безыскусные и банальные, наполняли меня радостью: от восторга, словно от сладости спелого персика, мне казалось, что я вот-вот оторвусь от земли и полечу. Снаружи наступила ночь, городские огни горели на фоне моря и неба, которые сливались в одну сплошную черную бездонную плоскость. Я еще несколько раз пересматривал фильм, и каждый раз не мог оторвать от него глаз, он собирал мои обычно столь летучие желания в одно слепое пятно, перед которым я замирал едва дыша. Однако довольно скоро я обнаружил, что это кустарный образчик целой серии, поставленной на поток одной студией, чуть более продвинутой, чем остальные; тем не менее этот факт ровным счетом ни на что не повлиял: эти образы оставались тем, чем были, зафиксированные в вечном повторении собственного, столь беспощадно человеческого совершенства. Я больше не выходил из комнаты и почти не покидал матраса; я едва мог заставить себя встать, когда мне приспичивало по нужде. А уж о том, чтобы поесть или попить, даже и не думал; я был, вне всякого сомнения, болен, но не мог это осознать без чьей-нибудь подсказки; однако никто не приходил, и я оставался наедине с собой посреди моих кривых зеркал, изменявших не отражаемый ими образ, но смотревшего в них. И снова тот же самый приятель дал мне по телефону совет: «Тебе нужно к врачу». К слову о враче, у меня их было целых два — сухие, строгие женщины в длинных белых халатах, одна еще молодая и весьма симпатичная, вторая была заметно старше и в равной мере более разговорчива. «Вы определенно плохо выглядите», — сказала она, сопровождая слова птичьими жестами. Велев мне раздеться, они меня послушали, пощупали, по очереди изучили отверстия моего тела, отпуская комментарии, непонятные для меня, но несомненно полные смысла для них. В конце концов я обнаружил себя на животе, а врач постарше, натянув латексные перчатки, мягко раздвинула мои ягодицы, и обе женщины склонились над моим анусом, как над колодцем, тихо обсуждая то, что они там увидели. Они выпроводили меня с лекарствами, подобранными, как мне кажется, несколько наобум, и я принимал их также наобум, по принципу: если мне становилось лучше, значит, они годились, если хуже, то нет.