Вечером я зашел в винный погребок; в глубине на сцене мужчины в черном сидели на простых деревянных стульях и, уперев ноги в пол, играли музыку. Это было очень красиво, но, по правде говоря, особенное удовольствие мне доставлял висевший за ними занавес, длинный складчатый занавес из бордового бархата, на который падал яркий свет. Мне протянули напиток, тоже красного цвета, в высоком, прямом бокале, не знаю точно какой, возможно вино; я сидел за маленьким круглым столиком вместе с еще несколькими людьми, не знаю точно с кем; должно быть, среди них был и мой приятель, но, может быть, и нет. Через некоторое время на сцену вышли несколько девушек в длинных черных платьях, украшенных крупными красными горошинами, словно кровавыми лунами, усеявшими ночной небосклон. Они танцевали, совершая резкие движения, но эта резкость была странным образом плавной; они образовывали квадраты, круги, затем снова их разбивали; когда они кружились, держась гордо и прямо, их просторные юбки раздувались вокруг их тонких мускулистых ног, образуя большие зыбкие окружности, подобные тому кругу, который описывает плащом у себя за спиной надменный матадор, заканчивающий серию взмахов, чтобы поставить быка на колени. Они выделялись на фоне красного занавеса, словно тени, они кружились, стуча каблуками, обозначая свое присутствие скорее ритмичными звуками и фигурами, которые они выделывали, — фигурами статичными, составленными вместе почти случайно, подобно несвязным взмахам плаща, которые делает новичок, еще не уверенный в своем животном, — чем своими телами, скрытыми под платьями с лунами; только следы пота, которые были заметны у них под мышками, когда они поднимали руки, изгибая запястья и щелкая пальцами, напоминали об их материальности. Я постепенно пьянел, испытывая эйфорию от опьянения, отдавая себе при этом отчет, что, подобно движениям матадора в центре красной окружности арены, подобно движениям танцовщиц на прямоугольнике сцены, это тоже своего рода причащение, шаг вовне, исподволь открывающий путь в мир смерти и показывающий тому, кто на него ступает, что он всегда одной ногой был там. Я вернулся на арену; красный барьер, чью огромную дугу пересекала по диагонали линия тени, блестел под пылающим диском солнца. Однако круги сменялись один за другим; поскольку, фокусируя свой взгляд на том, который был образован ареной, я в конечном счете обнаруживал себя не лицом к лицу с быком и его рогом, а с самим собой, своим бледным, растерянным лицом, отраженным матовым кругом зеркала в моей комнате; и плоть, протыкаемая рогом, нашедшим мышечный треугольник бедра незадачливого матадора, — почти случайно и также точно, как иной раз я сцеплялся с нежным и уязвимым треугольником девушки, с которой меня сводил случай, — в каком-то смысле ничуть не отличалась от моей, обнаженной, не защищенной ни смехотворным кружевным бельем, ни световым одеянием матадора, сияющим и суверенным, а разве только желанием, не знающим границ, порхающим туда-сюда подобно развеваемой ветром мулете, кровавой тряпке, нелепой и неуловимой, соединяющей все эти формы в одном невозможном жесте, только чтобы разделить их навсегда.