Растянувшись на матрасе, я проводил долгие праздные часы в своей комнате, с задернутыми занавесками, но с открытой стеклянной дверью, которая позволяла ветерку овевать мою обнаженную кожу. Повернув голову к стене, я ощущал присутствие круглого зеркала; оно больше не отражало мое тело, его круг заполняли темные сморщенные складки занавески, неустанно колеблемые ветром. Когда мне приспичивало по нужде, я вставал. Меня притягивала вода, расстилавшаяся вдалеке за моими окнами; внезапно я почувствовал к ней безрассудное, безудержное влечение, но в этом влечении не было ни терпения, которое требовалось, чтобы вновь покинуть город, ни мужества, чтобы лицом к лицу встретиться с толпами, шумом и грязью пляжей, раскинувшихся у подножья улиц. Но немного поодаль, на невысокой горе находилось решение — бассейн, куда можно было добраться на метро. На одной из станций в вагон зашла молодая пара; они уселись рядом со мной — сначала парень, а следом, к нему на колени, опершись спиной ему на грудь, девушка. На ней были белые шорты-комбинезон, и она с жадностью уплетала банан; я заметил веснушки на ее лице, повернутом ко мне в профиль, она казалась довольно обычной, но живой и смешливой. Его мне не было видно: он поглаживал рукой живот своей подружки и при каждом движении задевал и щекотал мою руку своей волосатой рукой, как если бы мы все трое принимали участие в этом проявлении чувств, как если бы они, не сговариваясь, хотели принять меня в свою компанию, я же был в восторге от этого и чувствовал к ним благодарность за это дружеское соседство. Девушка доела банан; на следующей остановке она выскочила из вагона, чтобы выбросить шкурку, тут же, смеясь, вернулась назад и опять забралась на колени к парню, который возобновил свои действия. Они отражались в прямоугольнике окна напротив, и я наблюдал за девушкой, которая, счастливая, развалилась в объятиях своего мужчины, откинувшись на него всем своим весом. Добравшись до бассейна, большого голубого квадрата под открытым небом высоко над городом, я весело прыгнул в чистую прохладную воду; плавая или отдыхая и держась за бортик, я окидывал взглядом панораму домов внизу, груду кубиков, сваленных как попало неуклюжим ребенком, или же, перевернувшись на спину, растворялся в необъятном дрожащем куполе неба. Вокруг меня гулко звучали смех, крики радости, шум воды; обнаженные тела блестели на солнце; поодаль, в другом бассейне, дети лихо и грациозно совершали акробатические прыжки с вышек разной высоты. Они ныряли всегда по несколько человек сразу, девочки с девочками, мальчики с мальчиками; меня восхищала их отвага; я никогда не был способен на такие красивые, точные, смелые движения. Выйдя из воды, я сел, еще мокрый, за маленький круглый столик и заказал бокал лаймового сорбета. Обсыхая под солнцем, я смаковал лед и смотрел, как ныряют дети. Две девочки забрались на самую высокую, двенадцатиметровую вышку и встали спиной к бассейну, так что отчетливо были видны их маленькие напряженные мышцы; не сговариваясь, они ухнули назад в пустоту, прямые, как палки; в полете они развели руки и образовали у себя над головами острие, как раз перед тем как, подобно мощной стреле, прорвать поверхность воды. Их место уже заняли смеющиеся мальчишки, я же благополучно докончил свой сорбет, предвкушая с каждой ложечкой возвращение в сладостную негу воды.
Мой приятель пригласил меня на празднование своего дня рождения. У входа в парадную я несколько раз позвонил в указанную квартиру: наконец женщина, явно пожилая, ответила мне слабым, едва слышным голосом: «Это не здесь». — «Но мне дали именно этот адрес!» — возмутился я. — «Я знаю, вы не первый. Но это не здесь». — «Где же тогда?» — «Не знаю». На самом деле мне нужна была квартира напротив, на другой стороне лестничной клетки; злой, я стал на улице и курил в ожидании, что придет кто-нибудь еще и покажет мне дорогу. «А, ты принес выпить, это прекрасно! — воскликнул мой друг, отметая мои жалобы на его ошибку. — Ерунда, ерунда». В маленькой квартире было шумно и людно; люди пили, разговаривали, и никакой музыки. Я мало кого там знал, кроме моего друга, по правде говоря — никого. Но люди были пьяные, оживленные, и легко вступали в разговор. Я заговорил с девушкой, русской. Она много пила и смеялась отрывистым, но приятным смехом; на одной из ее белых рук красовался ряд шрамов, толстых линий разной длины, она, по ее словам, сама это сделала, но я плохо понял, как и почему. Может быть, ей на самом деле не хотелось рассказывать. Толстая, довольно вульгарная блондинка подошла к нам и поцеловала ее; это была ее мать, уже пьяная, которую сопровождал мужчина с тщательно подстриженной бородкой, сильно моложе нее. «Мой отчим», — хохотнула молодая русская; я же продолжал пить. В коридоре еще одна женщина, видимо хозяйка, ухватила меня за шею и жадно поцеловала в рот. Я мягко ее отстранил. «Нет? Ты не хочешь?» — она посмотрела на меня, оторопев и растерявшись. «Нет, — ответил я, любезно улыбаясь, — я не хочу». — «Неважно», — бросила она в ответ, и грузно двинулась на кухню. В гостиной раздавался грубый гортанный смех матери русской девушки, от которого ее налитые груди колыхались под восхищенным взглядом ее компаньона. Ее дочь сидела за низким столиком; вместе со своими двумя подругами (близнецами, которые выглядели одинаково, но имели, судя по их разговору, совершенно разный характер, одна была нежная, кроткая, внимательная, вторая — резкая, даже взрывная, с плохо скрываемым ресентиментом, бросавшим тень на каждое ее слово) она нюхала кокаин прямо на глазах у своей матери, которая играла с кудрявыми волосами своего любовника и пила. Она тоже пила, пила методично, и уже, должно быть, изрядно напилась, но сохраняла ясную голову, была рассудительна и дружелюбна. Я, без сомнения, тоже был очень пьян. Она со мной много разговаривала, однако у меня не было ощущения, что я особенно ее заинтересовал, она могла внезапно отойти на середине фразы, оставив меня со своими подругами или с моим приятелем. Я пытался завести разговор с последним, но его речь была совершенно бессвязна, я ничего не мог понять. Его брат, который был на семь лет моложе, но чей день рождения мы тоже праздновали — один родился до, другой после полуночи, и мы плавно переходили от одного дня рождения к другому, — покачивал головой и многозначительно усмехался. Время от времени он вынимал из кармана пакетик и высыпал на столик кокаин, широким жестом приглашая присутствующих угоститься. Я при всякой возможности возобновлял разговор с молодой русской. Ее мать исчезла, женщина, пытавшаяся меня поцеловать, разлеглась возле столика и сверлила меня жадным недобрым взглядом, я же улыбался в ответ, продолжая разговаривать с девушкой. Последняя искала еще что-нибудь выпить. Все бутылки были пусты, и она не задумываясь стала брать оставленные на столе бокалы и переливать их содержимое в свой, со смехом смешивая разные вина и продолжая пить без остановки. Наконец мне удалось убедить ее уйти. На улице небо уже бледнело, она тут же затащила меня в бар, где я несколько раз ее угостил. Она перешла на пиво, я же продолжал пить одну стопку за другой. Когда она смотрела на меня, ее зрачки не только отражали мое лицо, пьяное и искаженное алкоголем, но были как будто обрамлены отражением окна за моей спиной — два черных шарика, вставленных в два лучистых квадрата. Я попытался уговорить ее пойти ко мне, но она дружелюбно и твердо отклонила мое предложение; алкоголь с кокаином переполняли, заставляли все ее тонкое тело вибрировать от нездорового возбуждения, однако она сохраняла над собой контроль. «Так не делается», — сказала она с прозрачным, слегка отрывистым смехом. Я тоже засмеялся, мы хорошо понимали друг друга. Снаружи занимался день. Садясь в такси, я предложил ей хотя бы ее подбросить, поскольку мне было по дороге, но она также отказалась и в конце концов энергично запихнула меня в машину. Когда мы отъезжали, она удалялась большими шагами, широко улыбаясь мне на прощание судорожной улыбкой, одновременно хрупкой и счастливой.