Вечер перетекает в ночь, сумрак за окном чернеет. В парильне зажигают лучину, и их там сразу становится четверо: две живые женщины и две черные тени – широкие и волнистые на выпуклых бревенчатых стенах, длинные и прямые на дощатом потолке. Схватки набегают одна за другой, как волны в Итиле. С каждой из них Банат слабеет: она уже не висит на полотенце, а корячится на полу, то и дело опускаясь на локти, словно в молитве; волосы ее смешались и перепутались с сеном, к щекам и лбу прилипли сухие травинки. Слабеет и Салават: тело болит, как побитое, шея и плечи ноют, набухают тяжестью. Когда же наступит его время?
– Плохо рожаешь, Банат, – произносит эби, когда на медно-рыжем закатном небе зажигается первая звезда. – Слаба ты и ленива, дитю не помогаешь, не стараешься. А мне потом с Тукташем объясняйся, почему не вышло…
– Что не вышло? О чем ты, апа?!
– Трудись! – повышает эби голос. – Потей, празднолюбица! Рожать – не с мужем на печи лежать! И поднимись с колен, если хочешь, чтобы ребенок твой скоро на ноги встал!
А Салават уже протягивает женщинам через порог поднос с глиняным чайником и единственной пиалой. Он всегда знает, когда и что нужно эби. Густо заваренный черно-красный чай, холодный и горький до оскомины, – не для питья. Эби обмакнет в него палец и напишет внутри пиалы слова молитвы, затем плеснет туда воды и даст выпить Банат. Саму пиалу разобьет, а осколки разложит по четырем углам бани. Испытанное средство. После него младенцы выскакивают из матерей, как горошины из стручка.
Но не то у Банат. То ли скрытые от эби грехи сдавили внутренности железными обручами, а то ли страх – испитая молитва не помогает. Как не помогают ни натирание живота мылом, ни хлестание поясницы полынью, ни жевание сушеного дубового корня: Банат продолжает корячиться и стонать, а между ног у нее пусто. Не идет ребенок в мир.
Стоны Банат уже и не стоны – хрипы, глухие и прерывистые, как брехание старого больного пса. Время от времени сквозь них доносится спутанное бормотание: «…Не пила ни вина, ни пива, ни перебродившего кваса… Свинину в рот не брала, мертвечину не ела, и мяса хищников тоже… Разреши крикнуть, апа, легче мне станет, чувствую, разреши крикнуть…» Боясь лечь на пол, чтобы не навлечь хворь на младенца, Банат распласталась на банном полке и царапает свой огромный живот, оставляя на туго натянутой коже яркие красные полосы. Ноги ее живут отдельно от тела – подергиваются, сжимаются и разжимаются беспорядочно, по одной, словно у только что убитой жабы. Лицо Банат – белее простыни. А глаза – дикие.
Лоб, загривок, шея, грудь, спина у Салавата – все мокрое. Пот катится по телу обильно, как дождевая вода. Пот уже не первый, горячий и чистый, а десятый – холодный, липкий, вязкий в телесных складках. Салават уже не утирает влагу с тела: толку от этого мало. Много раз он припадал ртом к стоящему в предбаннике ведру с водой, торопливо хлебал – и снова утыкался глазами в трясущееся тело Банат, как велела эби. Мышцы его поначалу ныли длинной тягучей болью, а теперь словно наполнились водой вперемежку с иголками, онемели; и голова налилась той же колючей водой, отяжелела, то и дело пошатывается на шее, как цветок подсолнуха на стебле в ветреный день. В уши его словно набили сена, а в глаза подпустили тумана, но Салават даже рад этому: стало легче ждать прихода его времени.
– Во время нечистых дней к мужу по ночам не приходила… Мыслей грязных ни о ком не имела… Разреши же крикнуть, апа…
– Хватит скулить! – приказывает эби. – Полезай ко мне на хребет, палая ослица!
Она взгромождает ослабелое тело Банат на себя: спиной к спине, затылком к затылку, гибким молодым позвоночником – к выпуклому горбу, тяжелыми черными волосами – к легчайшим седым прядям, гладким белым телом – к бурому шишковатому тулову. Руки Банат эби кладет себе на плечи, продевает в них локти, прижимает к груди. Тужится, кряхтит и выпрямляет полусогнутые ноги – роженица оказывается лежащей на эби и словно выгнутой колесом: лицом почти касается потолка, тяжелые груди в синих узлах вен разметались, громадина живота смотрит вверх, ступни волочатся по полу. Покачиваясь, существо из двух слепленных в единое женщин медленно шагает по бане, пытаясь разрешиться от бремени.