Он очень хорош собою. Она очень хороша собою.
Они неотрывно глядят друг другу в глаза, круглые, золотисто-желтые глаза, которые сейчас кажутся совсем черными. И когда они меняют позу, их головы поворачиваются туда-сюда с невероятной быстротой.
"О, какой он злой!" - думает она.
И верно, он не знает жалости, он молод.
- Ты злой!
Ее маленькие груди поставлены высоко, у самых подмышек, где еще не выросли волосы. "Сухая трава..." - презрительно бросает он, говоря о других женщинах. Он овладевает ею так неистово, словно шпагу вонзает в чрево.
- Мой юный герцог, ты овладеваешь мною так, словно шпагу свою вонзаешь мне в чрево!
- Это лучший способ любить женщину, - отвечает он. - Но ты ошиблась, герцог - всего лишь кузен мне. А мой титул куда благороднее, он наводит страх.
Она раскидывает руки, расправляет и сжимает пальцы с красивыми загнутыми ногтями. Эти руки похожи на хризантемы по сторонам белого гроба.
Однажды он попытался вонзить свою шпагу ей в пупок (на удивление глубокий), но она издала негодующий крик, и он отступился.
- Я вовсе не злой, и я не могу жить без тебя, и ты не можешь жить без меня.
Они так любят друг друга, что не расстаются ни на миг.
Да, груди у нее - словно у непорочных дев в шестнадцатом веке, с бледно-коралловыми сосками, которые звались тогда "розовыми бутонами". А волосы - какого же они цвета? Кто знает? Он-то уж не узнает никогда. Она запудривает их белым.
- Рисовой пудрой?
- Нет, просто штукатуркой - знаешь, вот этой, которая падает с потолка...
Кровать, как уже сказано, таких размеров, что на ней едва умещаются обнявшиеся мужчина и женщина, иными словами, совсем узкая, но вот приходит час, когда их одолевает сон. Да и спят они помногу. И для того чтобы подруга его могла свободно раскинуться во сне, он ложится на пол, укутавшись в старый, неразличимо выцветший флаг. Однако им, даже уснув, нужно касаться друг друга, поэтому она свешивает руку с кровати. Он берет ее в свои; а иногда она дает ему не руку, а голую ногу, но все равно он сжимает ее и ставит себе на сердце.
И все их ночи проходят именно так, и никогда они не пресыщаются и не скучают. Он неизменно стремителен и бесстрашен, она неизменно прелестна, свежа и благоуханна.
Но временами ей снится ужасный сон. И она рассказывает его своему возлюбленному:
- За дверью нашей комнаты я вижу широкую лестничную клетку. В центре шестиугольная пустота, где нет ни верха ни низа. А по ступенькам, не имеющим начала, но, чудится мне... имеющим конец, спускаются, рядами по десять-двенадцать человек, мужчины и женщины. У них совершенно обнаженные тела - багрового цвета, как будто их озарило какое-то гигантское пожарище. И все эти мужчины и женщины сходят по лестнице в гробовом молчании.
- Но как по-твоему, они думают о чем-нибудь, страдают? - спрашивает возлюбленный.
- Нет, они ни о чем не говорят, не плачут, не улыбаются. Просто идут вниз по ступеням, ряд за рядом, держась очень прямо и с достоинством. И я не вижу ни конца, ни начала этому скопищу... Что же означает оно?
- А ты хоть раз выглядывала за дверь?
- Нет, никогда.
- Идем же, любовь моя!
В полумраке они встают с постели и идут к двери, которая легко растворяется. Они видят маленький холл, освещенный неоновой трубкой, и клетку лифта, все новенькое и блестящее. Еще там есть табличка со стрелкой:
Чердачное помещение
- Видишь, мы с тобой на последнем этаже небоскреба. Сюда никто никогда не поднимается. Прямо над нами крыша. С фальшивой террасой, балюстрадой, колоннами и фронтоном, в прежние времена была такая мода - украшать верхушки небоскребов в стиле одного из дворцов Короля-Солнце.
- Какого же? - спрашивает девушка.
- Я не знаю, ибо архитекторы неточно воспроизвели здесь все детали. Может быть, это просто дворец теней Короля-Солнце.
- Но почему они забросили нашу комнату?
- Она слишком велика и лишена отопления. Последний живший здесь человек был художником и умер от воспаления легких.
- В нашей кровати?
- В нашей кровати.
- Я была слишком маленькой, чтобы запомнить это, - говорит она.
В оконном проеме всегда светится большой прямоугольник неба то сиреневого, то красноватого, в зависимости от времени дня или года. Но этот свет, бессильный разогнать полумрак комнаты, и не нужен любовникам, ибо глаза их отлично видят в темноте.
- Что же все-таки означало то шествие? - опять спрашивает она.
- Это шло поколение за поколением человечество, к которому мы с тобой принадлежим с виду.
Она засыпает.
Он проводит губами и лицом по сумрачно мерцающему телу, по двум розовым бутонам, по белому шелку волос и вдыхает ее аромат.
- Сестра моя, любовь моя, мой светлый бубен, я бью в тебя, я вышиваю по тебе, я...
Вдруг он замер. Дверь комнаты дрогнула, впуская крысу. Он стремглав кинулся на нее, одним движением острых губ втянул в рот и проглотил вместе с косточками, зловеще прищелкнув черным языком.
Забрезжил рассвет.
Он приходит все позже и позже, этот рассвет, и однажды утром им чудится, будто он проник в их комнату, воплотившись в нечто живое, живое без начала и без конца. Снег.
Но любовников уже нет в постели, комната уже не выдает никакого человеческого присутствия и даже - странное дело! - на снегу, занесшем пол, не осталось ни единого следа ног. Только на подоконнике чуть виден легкий мазок крыла.
В этом смог убедиться тем же днем человек - я имею в виду настоящего человека. Он вошел смело, без стука, пересек пустую комнату и взглянул на город, лежавший у него под ногами. Затем прошел, но не по прямой, к кровати, нагнулся и пощупал полотняные простыни, шерстяное одеяло, атласное покрывало и пуховую подушку, глядя на них с опасливым почтением.