Во дворе дома, перед крыльцом, стоял брат. Сумка на плече, сумка с продуктами. Пожилой, узкоплечий, лысый, в широкой улыбке, улыбке с зубами.
— Ну, здравствуй, сестра! Здравствуй. Вижу-вижу, цветёшь и благоухаешь, как на дрожжах. Читаешь небось, — вид сонный, растерянный. Где Дерсу твой, с узлом, который? Где собаки? Калитка, смотрю, не заперта? Кто чужой в дом зайдёт. Во дворе — бери, не хочу. А вдруг тебя кто украдёт.
— Привет-привет, братик. И тебе не хворать, как говорится. Ты прямо как мимо тёщиного дома проходишь. С привывихом. Ха-ха. Калитка... Да кому я, старая, нужна. Сюда бы путёвого насильника, я бы не отказалась. Эй, насильники, ети вашу, туды... Кто в нашу глухомань по доброй воле зайдёт? А? Тот отсюда не выйдет, из моих рук-то. А Шурка, видать, по грибы пошёл. Дожди неделю лили. Говорил что-то. Сегодня первый погожий денёк. А он тут как тут. Он же сам себе хозяин: куда хочет, туда и ходит, мне не докладывает. Собаки за ним всюду. Куда пойдёт, туда и они. И кошки за компанию следом. Делегация. Грибная делегация. Точно. По грибы. Вся живность за ним всюду бегает. Была бы птица, и та побежала бы, полетела. Ты же знаешь, как они все его любят. Корефаны. Ети их... Он с ними, как с детьми носится, разве что спят порознь. Жрут и то чуть ли не с одной миски. Попробуй, скажи. Ты Шурку что не знаешь? Он по своим питомцам с ума сходит. Удавит, если кого обидишь. Образно. Да ты проходи-проходи. Чего колом встал? Видишь, я босая. Прохладно. Проходи.
Брат поднялся по ступенькам на крыльцо. Они обнялись, поцеловались трижды.
— На, Белл, занеси сумку, накинь что-нибудь, обуйся и выходи. Погода чудная. Я — в машине четыре часа, не останавливаясь. Размяться хочется, продышаться. Давай, выходи.
— Ага-ага. Щас, сигареты возьму. Ты булки купил? Ну, эти… как там их… мои любимые. Мать их так, перетак..., никак не запомню название?
— Купил-купил, а как же без них. Да, разложи сумку. Там кое-что в холодильник положи сразу. Разберись. Я пока осмотрюсь, что тут твой хозяин нахозяйничал? Эх! Где моя деревня? Где мой дом родной?
— Хозяин. — Сестра схватила сумку и скрылась в доме. Скрипнула дверь, звякнул колокольчик. Из дому пахнуло теплом, тестом — ждала, значит брата. Дыхнуло теплом, печью. Ночи пошли холодные, сырые. Протапливают.
**************
Белла глубоко и умело затянулась раз, другой, третий, быстро, молча. Брат ждал, знал — пусть накурится. Затяжка, затяжка, ещё одна и ещё, под самый фильтр, до последней табачинки. Всё. Сестра громко откашлялась, отдышалась. Уф!
— Уф! Вот теперь порядок. А что рассказывать? Всё по-прежнему. Дров заготовили впрок. А, ну ты уже видел? Ага. Оба сарая забиты. Шурка любит это дело. Лишь бы дома не сидеть. Гера растёт. Растёт не по дням, а по минутам — бегемот, а не собака, хозяину на радость. Увидишь — удивишься. Ты ж её совсем щенком помнишь. За два месяца в корову превратилась. Бимку замучила, — он же коротыш, — хвостом с ног его сшибает. Вот тебе и помесь, помесь овчарки и ротвейлера, так бабка на рынке уверяла. Думаю, сбрехала бабка, кол ей в дышло. Смесь кабана и тёлки. Собака. Где-то рядом сучка бегала. Это, скорее всего. Да… Гера-бегемот. Что ещё? В погребе был?
— Нет. А надо?
— Спрашиваешь. Надо, надо. Зайди-зайди, не стесняйся. — Белла довольно улыбнулась, хитро. Приосанилась.
— Иди-и-и.
Погреб, врытый в пригорок, в него не спускаются — поднимаются на две ступеньки. Брат включил свет, зашёл. Погреб сухой, кирпичный, добротный, беленый известью. Подготовили хорошо, просушили за лето. Молодцы. Все три его свободных стены в широких полках в три яруса — в три этажа — заставлены банками консерваций, одно-, двух-, трёхлитровые, полутора и ещё какие-то неформатные: огурцы, помидоры, патиссоны, баклажаны, перец, арбуз, тыква и ещё, и ещё варенья разные, яблоки моченые — Антоновка, многое другое, всё, что душе и желудку угодно под разными крышками разных цветов. На полу негде ступить: консервация, кругом консервация. Гулкий голос сестры со двора: