Слушая это заявление, сделанное так пренебрежительно, я не мог не улыбнуться. Хорошо известно, что врачи, наблюдатели по профессии, со временем приобретают остроту зрения, которая позволяет им исследовать душевные болезни также глубоко, как и телесные. Мне показалось, что в тот момент Максимилиану не хватало искренности, которая всегда была отличительной чертой и почетным знаком Альцестов[27].
Очевидно, его природа противилась говорить то, что было у него на душе. Еще месяц назад он не мог заставить себя выражать чувства, идущие от сердца. Тогда его слова были горькими, холодными и острыми. В то время чувствовалось, что его душа возмущена до глубины души, что он презирает человечество за его пороки и ошибки, окутывая всех своих соплеменников сильной ненавистью, гноящейся в его сердце.
Теперь его тон был вынужденным и декламационным. Слушая его, я вспомнил о плохом актере из провинции, который, играя Альцеста в «Мизантропе», надувал щеки и бил кулаками и ногами по мебели на сцене. Напрасно Максимилиан Хеллер пытался скрыть перемену в своем внутреннем «Я», напрасно притворялся, будто сохранил во всей своей строгости угрюмый характер скептика, который он представлял мне с момента нашей первой встречи. Он не мог обмануть меня.
Неизвестные мне страдания и несчастья или, возможно, большая несправедливость, которую он перенес, до сих пор сеяли в его душе яд ненависти и отчаяния. Но, слава Богу, яд только что нашел свое противоядие. Как он мог усомниться в человеческой щедрости перед лицом славной работы, которую он только что проделал? Как, глядя на успех, которым Бог увенчал его благородные усилия, он мог не признать силу и красоту провидения?
Существует закон психологии, которому подчиняются все люди. Он побуждает нас судить о Вселенной в соответствии с ограниченным миром, в котором мы живем, и заставляет нас размышлять о наших собратьях через призму наших собственных добродетелей и наших собственных ошибок.
Наш взгляд постоянно фиксируется на этом тайном зеркале, заключенном в нашей душе, рассматривая свое отражение, мы получаем представление об образе других.
Поэтому для меня было очевидно, что, видя себя таким великим, благородным и прекрасным в зеркале своей собственной души, Максимилиан был вынужден примириться со своими собратьями и с Богом. Поднявшись в собственных глазах, он по той же причине поднял и все человечество.
Мы оба хранили молчание.
Максимилиан встал, сделав несколько шагов ко мне.
– Мой дорогой доктор, вероятно, это последний раз, когда я буду иметь удовольствие видеть вас. С моей стороны было бы неучтиво, если бы я не поблагодарил вас за заботу, которую вы проявили ко мне, и за услуги, которые вы мне оказали за последний месяц.
– Что это значит? – удивился я. – Вы уезжаете из Парижа?
– Нет, – ответил он с грустной улыбкой, – напротив, я собираюсь еще глубже погрузиться в него…
Несомненно, Максимилиан понял, что я ждал объяснения этих загадочных слов.
– Мое формальное намерение, – не выступать на следующих ассизах[28]. Я не хочу быть знаменитым героем. С завтрашнего дня я покидаю этот дом, эту комнату, и я хочу, чтобы мои друзья никогда не узнали мое новое местонахождение.
– Но ведь ваши показания необходимы и даже незаменимы для судей.
– Совсем нет. Вы знаете, что убийца во всем сознался.
– Но вы не сможете предотвратить оглашение вашего имени, ведь вы были причастны к раскрытию преступлений и сыграли в этом немаловажную роль.
– Как вы думаете, я сказал месье Донно свое настоящее имя? Только один человек в мире знает всю правду, это вы. Я позвал вас сюда, чтобы попросить дать мне честное слово, что никогда, пока я жив, вы не выдадите мою тайну.
– Я обещаю вам, – сказал я, пожимая ему руку. Но когда суд закончится и виновный будет наказан, когда все это начнет забываться, разве вы не позволите друзьям найти вас? Итак, вы хотите проститься со мной навсегда?
Я был очень взволнован, когда говорил эти слова. Думаю, Максимилиан заметил это и сам был тронут моим интересом к нему. Он схватил мою руку и сказал слишком резким тоном, едва скрывая свои чувства:
27
Альцест – герой комедии Мольера «Мизантроп», в российской литературе подобный образ создан Грибоедовым (Чацкий в «Горе от ума»).