Агриппина Семёновна. Знаю я твои яхты! Барышни покою не дают.
Значковский (весело смеётся, не возражая против таких подозрений). К вам, говорят, всё женское население района ходит. Наболтают что угодно про одинокого мужчину. Эх, и тяжела ты, мужская доля! (Кивнув на судок.) А вы, как всегда, с судочком. Не доверяете нашей кухне?
Агриппина Семёновна. Может, оно и смешно, да так уж у нас повелось. Для матери дочь — всегда ребёнок. Сама её и кормлю.
Значковский. Не сидится вам без дела, Агриппина Семёновна, оттого и нашли заботу. (Сане.) Хотя вы и не назвали себя, но держу пари: вы юная Солнцева! И всё уже знаю. Хотите стартовать в жизнь с производства? Умно. Вы родились в знатной семье. Не забывайте об этом, цените. От всего сердца желаю успеха. (Раскланявшись, уходит в цех.)
В стороне, у входа в цех, загрохотали ящики и бочки. Там появился Михеев, молодцеватый парень в военном кителе, с которого недавно сняты погоны.
Агриппина Семёновна (не по возрасту резким, энергичным тоном). Михеев!.. Каждый день тебе толкую. Доколе безобразие продолжаться будет? Развёл грязь на фабрике.
Михеев (козыряя). Фабрика не лазарет, я не аптекарь.
Агриппина Семёновна. Убери, говорю, ящики. Не грязни пряжу.
Михеев. Как рабочий придёт, мигом уберёт.
Агриппина Семёновна. Сам приберёшь. Или мне подсобить? Я подсоблю, пожалуй!
Михеев (козыряет). Есть самому прибрать!
Агриппина Семёновна. Проследи-ка, милок, за разгрузкой машин. Банки с техническими маслами, как мячики, кидают. Банка лопнет — масло разбрызгается. Капля на нитку попадёт — брак. Ты и есть аптекарь — белый халат наденешь.
Михеев (козырнув). Слушаюсь, хозяюшка! (Удаляется.)
Из цеха выходит Анюта Богданова, рослая женщина лет тридцати. У неё пышные, непокорные волосы с рыжеватым отливом, и сама она неспокойная, порывистая, шумная.
Агриппина, Семёновна. Анюта! А Гермоген Петрович-то где? Ждём его не дождёмся. Или в цех пойти?
Анюта. Идёт ваш Гермоген Петрович.
Входит Гермоген Петрович, старичок с тщательно подстриженной светлой бородкой, одетый в строгую, аккуратно отутюженную, наглухо застёгнутую «тройку».
Агриппина Семёновна (положив руку на плечо Сане, вместе с ней поднимается, идёт навстречу старому мастеру). К тебе мы, Гермоген Петрович! Ученицу привела. Возьмёшь?
Гермоген Петрович (поглядев Сане в глаза). С охотой, Агриппина Семёновна. (Сане.) Добро пожаловать! (Агриппине Семёновне.) К Анюте её, как думаете?
Агриппина Семёновна. Разумеется, к ней.
Гермоген Петрович. Угадал. (Анюте.) Под твоё крыло, умница-разумница!
Агриппина Семёновна. Ну, в добрый час, Саня! (Заглянула в судок.) Застыл директорский завтрак. Поднимусь к ней.
Гермоген Петрович. И мне к Иван Ивановичу.
Гермоген Петрович и Агриппина Семёновна выходят.
Анюта (сухо.) Чего хочешь от меня, девушка?
Саня (смущена, говорит с неожиданной для самой себя неловкостью). Хочу научиться стахановской работе. Вы мне свой опыт передайте, Анюта, а я уж…
Анюта (смеётся.) Опыт? Какой такой опыт?.. А-а-а… Опыт! Вмиг передам. (Иронически назидательно.) Приходить за двадцать минут до смены, проверить, что и как, что к чему. Такой, что ли, опыт?
Саня (обиженная насмешливым тоном.) Хотя бы и такой… Что смешного?
Анюта. Так я уж всё сказала. И главный инженер то же твердит. (Искоса поглядела на Саню, взвесила, стоит ли говорить с ней серьёзно. Что-то расположило её к девушке. Заговорила другим, дружелюбным тоном.) Да ведь скучно мне от таких разговоров! Ну, дам я 200 процентов, а что на них нарисовано, на процентах? Кого обрадую работой своей? Ты присмотрись, какие рисунки печатаем, что народу даём? Носить нашу ткань — тоска. А выделывать?
Саня. Я понимаю вас, честное слово, понимаю.
Анюта. А понимаешь — так учись. Завтра и начнём.
Из фабричного корпуса выходит Курепин.
Курепин. Здравствуй, Саня. Гермоген Петрович мне всё сказал. Рад за тебя… Посидим.
Подходят к клумбе, на которой растут маки и жасмин. Садятся.
Саня (глубоко погрузив руки в кусты жасмина). Смотрите, как дорожки засыпало. Жасминный снег…
Курепин. Круглый год дышать бы ароматом этим… Решила в печатный?
Саня. В печатный, к рисункам поближе.
Курепин. Покамест чужие печатать будешь. И, между нами говоря, серенькие. Квадратики, треугольнички разные. И откуда только берут их? Из учебника геометрии, что ли?
Саня. Есть же на фабрике художники?
Курепин. Рисовальщики есть — художника нет. Художник, Саня, — это ведь такая сила! (Смотрит на цветы.) Помню, как-то раз прятались мы в воронке от бомбы. Земля почернела от артиллерийской работы. Ни травинки, ни стебелька. Вдруг, замечаю, степной мак, алый, стройный, растёт под огнём, цветёт, хоть бы что ему! Вижу, разведчики наши в маскировочных халатах тоже на цветок загляделись. И, знаешь ли, улыбаются! Ну, думаю, значит, не очерствела у народа душа, раз солдаты даже под огнём цветами любуются. Это в четвёртый год войны! Захотелось мне тогда, чтобы большой художник, истинный изобразил такую картину: артобстрел, разведчики, алый цветок…
Саня. Так вот откуда здесь маки! Сами посадили их?
Курепин. Сам. И когда гляжу на них, вспоминаю обгорелую землю… улыбку твоего отца… гром наступления.
За воротами гудок автомобиля. Через проходную входит Башлыков, ширококостный, массивный. Лицо его выражает утомление. Смотрит рассеянно, говорит тихи, по-волжски окая. Навстречу ему спешит Капитолина Андреевна. Обменялись рукопожатием.
Башлыков. Устал я, товарищ Солнцева. Прямо-таки без сил. Ну, здравствуй, директорша!
Капитолина Андреевна. Что, сразу в печатный пройдём? Или в другие цеха прежде?
Башлыков. Да погоди ты, директорша. Устал я, говорю.
Капитолина Андреевна. Идёмте в печатный, там и отдохнёте.
Башлыков. Да погоди ты, говорю! Посидим на природе. Тут у вас, эвон, рай-то какой! Цветочки. Аромат… Жасминчик, что ли, это?
Капитолина Андреевна. Жасмин.
Башлыков (удобно усаживаясь на скамейке; утомлённо кивнув Курепину, достаёт из кармана многократно сложенный большой носовой платок, медленно разворачивает его, утирает пот с крутого лба, потом расстилает его на коленях и снова складывает — вдвое, вчетверо, до тех пор, пока платок уже больше не складывается.) Трудно тебе, Капитолина Андреевна?
Капитолина Андреевна. Трудновато.
Башлыков. И мне трудно. И министру трудно. Всем трудно, товарищ Солнцева. Что поделаешь? Ничего не поделаешь!
Капитолина Андреевна. Конфликт на фабрике, товарищ Башлыков!
Башлыков. Такое спокойное производство — и вдруг конфликт. Разберёмся, во всём разберёмся. (Кивнув в сторону Курепина, добродушно.) Уж не парторг ли подкалывает? (Лениво хохотнул.) Хо-хо-хо!..
Капитолина Андреевна. Иван Иванович решил, что его дело — поучать да наставлять. А текстиль слабо знает. Верно ведь, Иван Иванович, при людях скажи.