— Итак, обвиняемый, кто этот человек?
— Мне кажется, что полицейский.
— Полицейский — с короной?! — выходил уже из себя председатель суда. — Разве вы не видите, что это царь?..
— Нет, это полицейский, — твердил свое Клейн.
А тут еще и Гаазе с невиннейшим видом подкинул полешко в костер:
— Высокий суд, было бы крайне желательно, чтобы обвиняемый высказал свои эстетические воззрения, объяснил, почему, по его мнению, этот человек не может быть русским царем…
— Да потому, — с прежней убежденностью сказал Клейн, — что не станет же царь сам держать на руках своего ребенка!
Теперь уже никакой колокольчик не мог унять хохота в зале…
Два дня длился допрос обвиняемых. И — ровно ничего, что подтвердило бы основные пункты обвинения! Либкнехт не верил в такую легкую победу. Было непонятно, отчего прокуратура не торопится пустить в ход главные свои козыри — те цитаты? Хотя бы ради спасения чести мундира… Тут какая-то каверза, не иначе.
Гуго Гаазе высказал не лишенное правдоподобия предположение, что, возможно, суд вовсе и не собирается входить в обсуждение конфискованной литературы. Его цель — доказать существование некоего преступного сообщества, деятельность которого направлена против дружественной страны, чьи интересы — на началах взаимности — оберегаются в Германии. Фигурирующие в обвинительном акте цитаты террористического содержания переведены на немецкий российским консульством, и точность перевода удостоверена «за надлежащим надписом и с приложением казенной печати», — чего же боле? Суду остается только принять эти данные как нечто бесспорное и затем использовать их при вынесении приговора…
Похоже, так оно и есть. Стало ясно, что защита лишь в том случае сумеет выиграть процесс, если докажет, что перевод русских изданий злонамеренно фальсифицирован и, второе, что в России нет закона, охраняющего интересы Германии на основе взаимности. Что касается пресловутой «взаимности», то, логически рассуждая, абсолютному режиму в России едва ли по душе правовой строй конституционной Германии; в этих условиях по меньшей мере непоследовательным было бы карать своих подданных за то, что они отрицательно относятся к заразе конституционализма и непочтительно отзываются о кайзере, который ограничил себя всяческими хартиями и разделил свою власть с людьми, непричастными божьей милости. Еще более несомненна фальсифицированность перевода. Но прежде чем перейти в атаку, следовало подтвердить эти предположения. Либкнехт попросил русского правоведа профессора Михаила Рейснера и Вильгельма Бухгольца, немецкого социал-демократа, отличного знатока русского революционного движения, много лет жившего в России (оба они были приглашены защитой на процесс в качестве экспертов), подвергнуть тщательной проверке эти основополагающие пункты обвинения.
Тем временем на суде приступили к допросу свидетелей.
Свидетельское место занимает полицейский комиссар Шеффлер. Весьма бойко доложив о своих геройских действиях по изъятию у подсудимых преступной литературы, он, разумеется, умалчивает о самом существенном: кто навел полицию на след? Ведь ясно же, что без знания русского языка невозможно установить, каков характер этой литературы. Впрямую, к сожалению, так поставить вопрос нельзя — судья тотчас отведет его…
— Скажите, свидетель: находится ли кенигсбергская полиция в какой-нибудь особой связи с русской полицией? В частности, пользовалась ли здешняя полиция услугами русских шпионов или членов русского консульства?
Заметно смешавшись, бравый комиссар покосился в сторону прокурора — явно в надежде, что тот придет на помощь, но тот безмолвствовал.
— Н-не знаю, — боясь попасть впросак, в нерешительности выдавливает из себя полицейский.
— В таком случае, не знаете ли вы кого-либо из членов русского консульства, кто выполняет полицейскую службу?
И опять — не знаю.
Иного, впрочем, Либкнехт не ждал. Но тут не ответ — сами вопросы важны, то, что вслух сказано о шпионских функциях русского консульства. Примечательно и то, что Шеффлер ничего не отрицает, ссылается лишь на неведение…
Другой комиссар из полиции — Вольфром.
Гуго Гаазе задает вопрос:
— Было ли вам или другим лицам из полиции известно до получения русской литературы Новогроцким, что таковая ему отправлена из-за границы?
— Нет, — лаконично, но твердо отвечает Вольфром.
— Откуда же полиция узнала о поступлении литературы?