Исходя из этого, казалось, что системная кардинальная трансформация начала 1990-х гг. в СССР была чревата гражданской войной. Ее запалом, по мнению многих свидетелей эпохи и современных историков, могло послужить ожесточенное противостояние президента Бориса Ельцина и съезда народных депутатов РСФСР (избранного еще в советскую эпоху российского парламента).
Поэтому апологеты Ельцина оправдывают жестокую расправу над Верховным Советом РСФСР 4 октября 1993 г., утверждая, что в противном случае в России бы вспыхнула гражданская война. Мол, из двух зол Ельцин выбрал меньшее и тем самым спас Россию.
Как историк по образованию я хорошо знаю, что самое легкое и одновременно самое безответственное занятие – это переигрывать прошлое с позиции сегодняшнего дня. Мол, надо было сделать иначе, поступить вот так вот – и искомые цели были бы достигнуты почти безболезненно или меньшей ценой. «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Особенно в наши дни, когда о прошлом судят в духе стратегических компьютерных игр.
Между тем любой политик в любую эпоху находится в ситуации здесь-и-сейчас, его горизонт прогнозирования удручающе близок, он не обладает той полнотой информации, которой владеют будущие поколения «стратегов». Для описания процесса принятия решений в политике (и не только в ней) как нельзя лучше подходит знаменитая социологическая теорема Томаса: «Если люди воспринимают ситуации как действительные, то они действительны по своим последствиям». Другими словами, принимая решения, мы руководствуемся не реальностью per se, а нашими представлениями о реальности.
Применительно к нашему случаю это означает, что если страхи гражданской войны были реальны, то именно они диктовали линию поведения. Вместе с тем не премину отметить, что в данном конкретном случае (политический кризис 1992–1993 гг.) линия поведения Ельцина носила подчеркнуто конфронтационный характер, и он сознательно (подчеркну: сознательно!) избегал любых политических компромиссов, поскольку те привели бы к ограничению его власти.
Хотя во время тогдашнего кризиса я считал угрозу гражданской войны в России весьма вероятной (во многом мои опасения питались историческими аналогиями), с позиции сегодняшнего дня эти опасения и страхи выглядят кардинальным преувеличением.
И вот почему. Как уже отмечалось в предшествующей главе, существует корреляция между демографической динамикой и интенсивностью революционного процесса. Кровавые революции обычно происходят там и тогда, где и когда наблюдается демографический перегрев, где избыток молодой энергии и силы. В странах, переживающих демографический упадок, возможны эксцессы в виде гражданских беспорядков и вспышек насилия, но не полноценная и систематическая гражданская война.
Действительно, политический кризис 1992–1993 гг. теоретически мог оказаться запалом. Однако хвороста, чтобы вспыхнул пожар, явно не хватало и, что еще важнее, хворост этот был сырым. Качественное отличие последней русской революции от предшествующих состояло в том, что русские вошли в нее изрядно ослабленным народом с плохой демографической динамикой.
На мой взгляд, именно витальная слабость русских обусловила сравнительно мирный (по крайней мере на территории России) характер буржуазной антикоммунистической революции. У них не было ни сил, ни куража проливать кровь ради идеальных, трансцендентных целей и ценностей – неважно, спасения коммунизма, перехода к демократии или возрождения Третьего Рима.
И уж тем более не было и не могло быть никаких материальных и идеальных интересов, которые стоило бы защищать. В самом деле, невозможно представить крестьян Нечерноземья, поднимающихся «на бой кровавый, святой и правый» ради нищих колхозов; рабочих, выступающих в защиту социалистических заводов и фабрик; секретарей парткомов, готовых идти на смертоубийство за кумачовые знамена и ведомости об уплате партийных взносов.
А вот тем, кто относился к «капитанам социалистического производства» и контролировал народно-хозяйственные активы, новая ситуация, наоборот, открыла возможность конвертировать функции социалистических менеджеров в права собственников. В этом смысле революционная власть действовала грамотно: она начала быстро создавать слой новых собственников, способных выступить ее социальной опорой.