Я на минуту взглянул в окно, выходящее в сад; дальше была высокая стена, окружавшая мое жилище. Там, у самой пальмы, украшавшей среднюю площадку, освещенные слабым светом, проникавшим в сад из моего окна, стояли на коленях патер Иозеф и графиня Ядвига, они оба представляли трогательную группу; Тромпетович бил себя в грудь, и губы его произносили:
— Меа culpa, mea culpa!
— Глаза графини были в молитвенном экстазе обращены к нему, и из этих чудных глаз ангела, глаз Мадонны, катились тихо слезы любви и покаяния.
Да, эта группа была достойна кисти Мурильо, резца Кановы, достойна была, чтобы ее увековечили, в назидание и в поучение потомству.
Первая половина операции тянулась часа два, и, представьте себе, когда я убрал все, что составляло некоторую неопрятность, привел материал для мумии в состояние вполне приличное, покрыл бывшего графа покровом, пропитанным тимолом и креозотом, и вышел в сад освежиться немного и выкурить сигару, представьте себе: графиня и ее духовник остались все в той же глубоко молитвенной позе.
— Готово? — тихонько спросил меня Тромпетович.
— Что вы? Готово все окончательно будет только недели через две, не ранее. Пока только подготовлено! — отвечал я.
— Он не страдал?— томно, с глубоким вздохом полюбопытствовала графиня Ядвига.
— Нисколько, графиня. Он перешел в лучший мир с улыбкой на устах, успевших прошептать ваше прелестное имя!
— Мир его душе! — возгласил отец Иозеф.
— Amen! — склонила голову графиня Ядвига.
Скажу вам откровенно, господа, я был всем этим глубоко тронут!
Здесь, господа, в стране полной свободы для тех, конечно, кто может за эту свободу хорошо платить, никому и ни до кого нет никакого дела, как я уже раз имел честь вам заявить. Все дело в оплате, а раз стоимость пансиона, по высшему окладу, оплачивается аккуратно да еще вперед, никто не любопытствует — где обретаются исправные плательщики? Так и теперь. Петербургский доктор, навестив своего пациента на другой день, был очень удивлен, узнав, что граф с графиней уехали, как думают, вверх по Нилу, на небольшую, очень полезную в гигиеническом отношении, прогулку. Знаменитый доктор заподозрил только, не попытка ли это со стороны графа уклониться от платежа гонорара, и, на всякий случай, сунул в руку раззолоченого каваса-негра маленькую золотую монетку, чтобы тот немедленно дал ему знать, когда граф вернется в отель.
Не прошло и недели, как разнесся слух о необычайной катастрофе на Ниле, поблизости развалин Карнакского храма. Во всех газетах были напечатаны подробности происшествия. Во всех отелях, и больших, и малых, пошли разговоры и толки, комментирующие эти газетные сведения.
Графа Бреховецкого сожрали крокодилы, съели без следа, без малейшего остатка. Случилось это таким образом: как раз против отмели, что тянется от развалин бань Клеопатры, остановилась на ночлег дахабия, нанятая графом. Лодка стала на якорь, арабы-матросы, с их рулевым, отправились в береговую деревню, за своей надобностью. Ночь была дивная, лунное отражение, словно каскад огненных золотистых искр, прорезало всю лагуну, в воздухе ни малейшего движения. Граф чувствовал себя превосходно, и вдруг ему пришла охота выкупаться в священных нильских водах в эту чудную египетскую ночь. Опасности никакой не было; о крокодилах уже лет десять никто не слыхал; не только этих зубастых чудовищ, но даже всю мирную рыбу разогнали беспокойные колеса пароходов «Кука» и «Гозе»... Вечером, становясь на якорь, путешественники видели множество черненьких и коричневых детских тел, весело барахтающихся в водах лагуны. Графиня зашла в свою каюту, а граф, с помощью патера, разделся и спустился с борта дахабии. Но едва он отошел шагов на десять, едва только попытался окунуться с головой, как вдруг вскрикнул и скрылся под водой. Увы, скрылся навеки!.. Выбежавшая на крик мужа графиня видела только легкое волнение, произведенное борьбой; затем на поверхности появилось большое кровавое пятно, и звонко щелкнули невидимые челюсти. Отчаяние несчастной графини было неописуемо; если бы ее не удержали силой доктор и духовник, то она наверное сама бы бросилась в воду, чтобы разделить суровую участь горячо любимого супруга. Кроме доктора, то есть, меня, Эразмуса...